Вы здесь

[88] Киев встречал добровольцев, направляющихся на помощь братьям-славянам...

Киев встречал добровольцев, направляющихся на помощь братьям-славянам, украшенным цветами вокзалом, большим стечением народа, патриотическими лозунгами и бравурными маршами военного духового оркестра. Пока звучали торжественные речи, Катя и Тамара общались с Екатериной Леонидовной и Микой.

 – Как хорошо, что вы будете вместе! – в этих словах Екатерина Леонидовна выразила робкую надежду на то, что в кромешном аду военно-госпитальной жизни её дорогой Катеньке всегда на помощь может прийти верная подруга.

 – Лишь бы по прибытии на место нас не направили по разным частям, – осторожно заметила Тамара.

 – А уже известно, где будет ваш лазарет? – поинтересовалась Мика.

 – Да, – уверенно отреагировала Катя. – Наш главный врач ещё в Петербурге говорил нам, что госпиталь разместится в одной из школ Пловдива.

 – Я знаю этот город, – сказала Екатерина Леонидовна с тёплой интонацией в голосе.

 Кате даже в этот миг показалось, что от приятных воспоминаний у матери исчезли морщинки вокруг глаз, и она немного помолодела.

 – Десять лет назад нас с Николаем Павловичем там встречало почти всё население города (Екатерина Леонидовна специально для Тамары назвала мужа по имени-отчеству). Мы оказались в Пловдиве после открытия храма-памятника Рождества Христова на Шипке.

 – Если мне позволят обстоятельства, я обязательно побываю в этом храме, – заверила Катя. – Ведь папенька столько сил положил на то, чтобы он был построен и освещён!

 – Если сможешь, Катенька, ты нам пиши почаще, – попросила Мика. – Тома, и вы нам пишите, когда у вас будет желание и возможность... Было бы очень хорошо, если бы эта война побыстрее закончилась и вы вместе с Катей могли бы приехать и погостить у нас в Круподеринцах.

 – Благодарю вас за это любезное приглашение, – с лёгким поклоном головы сказала Тамара. – Обещаю вам непременно побывать у вас на обратном пути.

 – Маменька, мне Мика писала, что у тебя часто болит голова, – Катя протянула Екатерине Леонидовне аккуратно повязанный пакет. – Здесь порошки из Германии, которые я специально приготовила для тебя. Они хорошо снимают головную боль.

 За последние четыре года после смерти мужа графиня заметно сдала. Всю жизнь она прожила в любви с Николаем Павловичем. В ранние утренние часы, когда Мика и немногочисленная прислуга в их доме ещё спали, она выходила в сад и предавалась воспоминаниям о счастливых моментах былой жизни. Мысль упрямо возвращала её к образу мужа. В её воображении возникали странные картины. То он представлялся ей молодым блестящим дипломатом, уже отмеченным милостью императора за свои заслуги и пришедшим в дом её матери — княгини Голициной, просить руки дочери. То она видела его послом в Константинополе, ведущим увлекательную беседу с турецким султаном Абдул-Азизом на очередном приёме в российском посольстве или с английским коллегой лордом Солсбери, пытаясь убедить их в необходимости реформ в пользу балканских славян. То он представал в её воображении министром внутренних дел или членом Государственного совета, озабоченным нарастанием в стране антигосударственных выступлений. Но чаще всего она молилась за него и вела с ним, как с живым, беседу, пытаясь выразить те мысли, которые не успела сказать ему тогда, когда он был прикован болезнью к постели. В эти минуты безмерная грусть сжимала её сердце, а слёзы неудержимо текли по щекам. От уныния и тоски графиню спасала огромная сила воли и желание во что бы то ни стало выполнить обещание, которое она дала мужу — добиться от царя разрешения на публикацию мемуаров о его дипломатической деятельности. И благодаря её настойчивости мемуары графа Игнатьева были изданы. Хотя у неё и возникало ощущение, что время неудержимо несёт её в ту бездонность, где она надеялась на радость встречи с любимым мужем и дорогим сыном, Екатерина Леонидовна всё-таки находила в себе силы поддерживать детей и появившихся от сыновей внуков, отдавая им остаток тепла своего любвеобильного сердца.

 Катя, конечно, понимала, что на матери отразятся переживания последних лет. Но что она так заметно постареет, было для неё неожиданным. Чуть выбившаяся из-под тёмной накидки серебряная прядь волос была красноречивым свидетельством того, какие душевные страдания ей пришлось пережить. Собирая столичные гостинцы для матери и сестры, Катя особую заботу проявила о лекарствах, понимая, что в провинции вряд ли они смогут найти подобные.

 Принимая пакет и одновременно обнимая Катю, Екатерина Леонидовна сказала с нежностью в голосе:

 – Спасибо, миленькая!... А мы с Микой тоже приготовили вам подарки.

 Мика начала объяснять, в какой кошёлке уложены вещи, а в какой — продукты. Показывая на объёмный свёрток, перевязанный цветной лентой, она пояснила:

 – Здесь, Катя, мы упаковали для тебя и Тамары две меховые телогрейки. После Маньчжурии ты нам рассказывала, как такая телогрейка спасала тебя на фронте. Подумали, что и в Болгарии они не будут лишними.

 Екатерина Леонидовна, заметив смущение Тамары, не ожидавшей такой заботы о ней, сочла необходимым добавить:

 – Тамара, поймите нас правильно. Я хорошо знаю, что в Болгарии зимой бывает холодная и промозглая погода. Поэтому я уверена, что вам с Катей эти телогрейки непременно пригодятся.

 Такое внимание растрогало Тамару до глубины души.

 – Да, да, – поспешила согласиться она. – Я вам и Мике за это очень благодарна!

 Её глаза засияли теплотой и признательностью. И как некое открытие у неё мелькнуло в голове: «Теперь мне понятно, откуда у Кати, такая подкупающая доброта... Это у них семейное».

 – Катенька, – вновь обратилась к ней Мика, – ещё мы вам в дорогу приготовили подборку свежих газет с сообщениями о военных действиях на Балканах... Пожалуй, вам будет интересно их почитать.

 Знакомство с Екатериной Леонидовной и Микой, проявленное ими внимание к ней произвели на Тамару такое впечатление, что, сидя в вагоне мчавшегося к Одессе поезда, она то и дело мысленно возвращалась к этой встрече. Она сочла излишним говорить об этом Кате, чтобы не показаться слащавой и назойливой. С наступлением темноты под ритмичный стук колёс Катя заснула. По подушке рассыпались её волосы. Едва слышалось ровное дыхание.

 Но сон никак не шёл к Тамаре. Она смотрела в тёмный квадрат окна, пытаясь понять в непроницаемой ночи, то ли степь, то ли леса проносятся мимо. Потом на небе показались мерцающие звезды, среди которых выделялись несколько особенно ярких.

 «Интересно, – подумала Тамара, – ведь точно так же и среди людей. Из огромного множества своими талантами или необычайной, трогательной добротой выделяются немногие... Их даже можно с полным правом назвать избранными... Такими, без сомнения, являются Катя, её мама и Мика. Спасибо Кате, что она меня с ними познакомила... Доброта для них настолько естественна, как способность дышать... Похоже, что от этого они получают удовольствие и заряжаются новой энергией. При этом они не ждут, что их обязательно должны благодарить за содеянное... Может быть, в этом счастье человека, чтобы другим дарить добро и тем хоть немного делать их счастливыми? Пожалуй, доброта — это своего рода любовь... Или в ней находит своё выражение чувство любви, свойственное человеку? Только эта любовь не обязательно к конкретному человеку, а к любому человеку... Наверное, движимая таким чувством, Катя, долго не раздумывая, добровольно записалась в эту поездку. В Болгарии она никого не знает. Но готова любому помогать, если он будет ранен или больной. Никаких наград ей за это не надо. Не из тщеславия она стремится к болгарам, а из желания творить добро... Похоже, это стало целью и содержанием всей её жизни. Своей добротой, своей любовью она спасает людей. А это даёт ей новые силы в жизни, этим она спасает и себя... Буду учиться у неё доброте».

 Мерное покачивание вагона убаюкивающе действовало на Тамару. У неё невольно начали смыкаться веки, мысли – путаться, и она заснула.

 Утром поезд прибыл в Одессу. Здесь направляемый в Болгарию госпиталь Свято-Троицкой общины вместе с отрядом из Кишинёва, сформированным за счёт торгового сословия Петербурга, погрузили на пароход «Александр Михайлович» (названный в честь великого князя). Поскольку турецкий флот блокировал болгарские порты на Чёрном море, то до города Русе плыли по Дунаю.

 Тамара впервые оказалась за пределами родной страны, поэтому ей всё было интересно. Она не решалась задавать Кате лишних вопросов о том, что вызывало у неё удивление, чтобы не показаться наивной. Здесь не было полей, засеянных пшеницей или рожью. Вместо них по берегам она видела залитые солнцем участки созревающей кукурузы или спелого подсолнечника. Часто попадали обширные площади необработанной земли. Кое-где на них паслись отары овец. Попадались стройные ряды виноградников, которых не увидишь в России. Не было и привычных для российских просторов берёзовых рощ. В синей дымке горизонта виднелись холмы и горы, которые, если судить по их светлой зелени, были покрыты лиственными деревьями.

 В Галаце пароход сделал непродолжительную остановку. Речной вокзал представлял собой небольшое обшарпанное здание. На привокзальной площади выстроились в ряд продавцы разнообразной снеди. Женщины в цветастых платках и мужчины в островерхих бараньих шапках, хотя был тёплый осенний день, производили впечатление театрального действа. У всех были смуглые лица. Красноречивыми жестами и гортанными голосами цыганки на непонятном для Кати и Тамары языке зазывали прибывших купить их товары.

 – Мадаме, мадаме, битте, битте! – перешли они на известные им немецкие слова, когда Катя и Тамара приблизились к ним.

 Подруги остановились у женщины, показавшейся им наиболее чистоплотной. Они попросили продать им яиц и молока. Женщина назвала им цену по-румынски. Катя догадалась по созвучию прозвучавших слов с французскими и предложила российские деньги. Женщина энергично стала благодарить покупательниц. Это навело их на мысль, что предложенная ими сумма превышала истинную стоимость.

 У других продавцов они купили аппетитные помидоры, огурцы и фрукты.

 Мужчины: врачи, фельдшеры и санитары своими покупками особое удовольствие доставили продавцам вина и разнообразных закусок.

 Когда пароход отчалил от берега, подруги принялись за обед. Отведав молока, Катя спросила:

 – Тома, тебе не кажется, что у молока есть какой-то специфический вкус и запах?

 Чтобы не отбить у Кати аппетита, Тамара предположила:

 – Возможно, это молоко козье... Так обычно пахнет козье молоко.

 Отпив несколько глотков, она после непродолжительного молчания сказала:

 – На вкус, вроде бы, нормальное. По крайней мере, эта женщина вызвала у меня доверие.

 – Будем надеяться, что этот опыт останется для нас без отрицательных последствий, – с лёгкой усмешкой заключила Катя.

 По пыльным дорогам вдоль румынского берега время от времени можно было видеть устало бредущих осликов с повозками. Бедность встречающихся сёл, нищенские одеяния людей, жалкие домики, повсюду какое-то запустение – всё это наводило Катю на размышления о трудной жизни населения и об общей отсталости страны. Своими мыслями она поделилась с Тамарой.

 – Несколько лет назад я по настоянию родителей совершила поездку по европейским странам. Была и в соседней с Румынией Австро-Венгрии... Какая пропасть между этими странами! – с досадой проговорила она.

 – Наверное, это от того, что долгое время румыны были под властью иноземцев? – несмело высказала своё предположение Тамара.

 – Думаю, ты права, Тома, – согласилась Катя. – Им приходилось выживать бок о бок с более сильными завоевателями. В том числе и с турками... Всё это не прошло бесследно.

 – А сейчас туркам опять неймётся... Вновь нападают на болгар, сербов и черногорцев...

 – Потому они все и поднялись против турок...

 – Газеты пишут, что пока военная фортуна сопутствует болгарам?

 – Дай Бог, чтобы она им не изменила... Как показывает история, у этой девы очень переменчивый характер, – иронично заметила Катя и сослалась на свой опыт, полученный на войне с японцами.

 – Я только что прочитала статью о том, что наши лазареты уже работают в Болгарии, – сказала Тамара и передала Кате газету.

 Прочитав указанную статью, Катя после кратких раздумий сказала:

 – На совещании доктор Тилинский говорил, что кроме России ещё несколько европейских стран направили санитарные миссии в Болгарию, но российская — самая многочисленная.

 Согласно болгарским источникам, десять государств направили в такие миссии 323 человека: 141 врача, 25 студентов-медиков, 97 сестёр милосердия, 42 санитара и 18 вспомогательных работников.

 В то время, как только в одной российской миссии насчитывалось 282 человека. Из них 51 врач, 2 студента-медика, 8 фельдшеров, 84 сестры милосердия, 129 санитаров и 8 вспомогательных работников. Российский Красный Крест открыл больницу на 200 коек, создал 6 походных лазаретов, одну рентгеновскую лабораторию, 12 санитарных отрядов, действовавших в непосредственной близости с фронтовой линией. Во главе русской миссии в Болгарии стоял чрезвычайный представитель Российского Красного Креста генерал-майор П.Титов. Для нужд российских госпиталей в Софии был создан специальный склад снабжения, располагавший всем необходимым для ухода за больными и ранеными: медикаментами, перевязочными материалами, медицинским оборудованием, бельём и одеждой для пациентов. Они предоставлялись также многим болгарским военным больницам. По мере развёртывания боевых действий и вследствие вспыхнувшей в болгарских войсках эпидемии холеры возникла необходимость российским медицинским частям предпринять дополнительные, «чрезвычайные» меры. К концу ноября 1912 года были созданы 795 больничных мест, к 13 декабря — 1275, а к 3 января 1913 года — 1380.

 Катя взяла другую газету, которая лежала на столике у окна каюты, и обратилась к Тамаре:

 – Тома, мне показалась интересной вот эта статья. Оказывается — военный лазарет Свято-Георгиевской общины из Петербурга уже прибыл в занятый болгарами турецкий город Лозенград... Лазарет возглавляет профессор доктор Ивановский... Тут написано, что лазарет занял «Новые турецкие казармы» и в нём работает шесть врачей, шестнадцать сестёр милосердия, тридцать санитаров.

 – Интересно, как же они понимают болгарских раненых? – недоумевала Тамара.

 – Здесь написано, что Болгарский Красный Крест прикомандировал к госпиталю переводчика.

 – Значит, и у нас будет переводчик?...

 – Как я понимаю, и не один... Автор статьи пишет, что при лазарете доктора Ивановского есть ещё и военный переводчик, а также пять ополченцев, пятнадцать извозчиков с повозками, аптекарь, между прочим, он турецкий пленный, и тридцать восемь вспомогательных работников.

 Тамара взяла предложенную ей газету и углубилась в чтение. Прошло немногим более получаса, как она вновь нарушила молчание:

 – Катя, а ты обратила внимание на статью про болгарскую царицу?

 – Нет, – подняв на неё удивлённый взгляд, сказала Катя. – А что там пишут?

 – Оказывается, её величество царица Элеонора так же, как и наша великая княгиня Елизавета Фёдоровна, занимается благотворительной деятельностью.

 – Любопытно. А ну-ка, ну-ка, расскажи подробнее? – попросила Катя.

 – В статье говорится, что царица прибыла в город Пловдив и в течение нескольких суток как сестра милосердия помогала в больнице для раненых, доставленных после битвы за город Люля-Бургас.

 – А там не написано, это обычная городская больница?

 – Нет, – возразила Тамара. – Здесь сказано, что больница создана на личные средства царицы. И в ней около девяноста коек. Она открылась 10 октября. В ней работает видный софийский хирург доктор Михайловский.

 – Достойный пример для подражания показывает её величество!

 Катя задумалась. Она вспомнила, что на русско-японской войне тоже был специальный санитарный поезд, организованный на средства российской императрицы. Но своим показушным характером и развесёлой жизнью его персонала он только раздражал полевые лазареты и был предметом их злых насмешек. Другое, хорошее впечатление оставил санитарный поезд, который на свои средства направила в Маньчжурию великая княгиня Мария Павловна. Кате было хорошо известно, что благодаря усилиям его медицинского персонала многие раненые восстановили своё здоровье.

 – Вот ещё подробность, – этими словами Тамара вывела из состояния задумчивости подругу. – Автор статьи пишет, что её величество пожелала, чтобы в больницу принимали только тяжелораненых... После выздоровления они получают подарки от царицы Элеоноры.

 Отложив газету, она, как бы рассуждая сама с собой, проговорила:

 – Красивое имя Элеонора... Наверное, царь её называет Элен или Эла... Интересно, она болгарка?

 – Нет, – сказала Катя.

 – А кто?

 – Немка... Между прочим, это вторая жена царя Фердинанда.

 – Вот как?... А что, он с первой женой развёлся?

 – Не-е-т, – поспешно возразила Катя. – Она умерла молодой... Это была Мария-Луиза Бурбон-Пармская...

 – А сколько же лет ей было?

 – Всего двадцать девять, – сокрушённо произнесла Катя.

 – А когда это произошло? – не унималась Тамара, желая узнать как можно подробнее эту историю.

 – Это случилось девять лет назад... Через день после рождения Марией-Луизой четвёртого ребёнка.

 – О! Боже!... Как жаль!... А ребёнок выжил?

 – К счастью, да... Остались четыре сиротки: два сына и две дочери. Старшему сыну Борису — престолонаследнику сейчас семнадцать лет.

 – Бедняжки...

 – Мне маменька писала, что её величество Элеонора очень хорошо к ним относится... как к родным. Об этом ей пишут старые болгарские знакомые.

 – Слава Богу!... Повезло им. Не часто такое встретишь в жизни...

 Тамаре захотелось также узнать историю второго брака болгарского царя, и она спросила:

 – А царица Элеонора не родственница нашим великим княгиням?

 – Да, твоя интуиция тебя не подвела, – с добродушной улыбкой ответила Катя. – Она — двоюродная сестра великой княгини Марии Павловны — супруги великого князя Владимира Александровича.

 – Так, Элеонора была принцессой?

 – Да... Она была принцессой фон Ройс. Её отец — принц Генрих IV фон Ройс... И знаешь, что интересно?... Основатель этой династии — принц Генрих I фон Ройс был внуком князя Данилы Галицкого, который происходил из Волынских князей и был современником Александра Невского... Ещё до войны с японцами я читала в английских, немецких и французских газетах статьи о благотворительной деятельности принцессы Элеоноры. Это было до её замужества с болгарским царём.

 Тамара, как зачарованная, слушала увлекательный рассказ Кати о том, что смолоду принцесса проявляла желание помогать больным и страждущим.

 – После смерти родителей старшим в семье остался брат Генрих, которого ласково называли Виго. Он предпочёл творчество военной службе, став известным в Европе композитором.... Элеонора вместе с младшей сестрой — принцессой Елизаветой окончила медицинские курсы при больнице ордена «Светой Дух» в Любеке. На сей счёт Виго в шутку говорил им, что они напрасно потеряли время.

 – Почему? – удивилась Тамара.

 – Брат сказал им, если судить по событиям в Европе, то, скорее всего, войны вообще больше никогда не будет. И было бы лучше им придумать себе другое занятие. На это Элеонора сказала ему: «Я придумала».

 – Интересно, что она могла придумать? – недоумевала Тамара.

 – Она попросила брата поручить слугам на нижнем этаже дома, в котором они жили в то время, подготовить две комнаты. В большей из них поставить четыре детские кровати. Первыми пациентами этой импровизированной больницы стали четыре сиротки, которые нуждались в лечении и усиленном питании. Элеонора одарила их своей любовью: обнимала их, пела им песни, меняла бельё, кормила неподвижных, купала, по вечерам читала сказки, на праздники приглашала фокусников или сама наряжалась в фею, исполняющую желания детей... Чаще всего им хотелось увидеть «маму» или получить «марципан из Любека».

 Тамара, увлечённая рассказом, как наяву видела эти картины. В воображении пыталась представить себе образ принцессы Элеоноры в одеянии сестры милосердия, окружённой детками, которые тянут к ней свои нежные ручонки.

 – Однажды в больнице появились журналисты, – продолжала Катя, – а на следующий день в газете «Нойе Фрайе Пресс» вышла статья под заголовком «Сёстры фон Ройс-Кёстриц — принцессы милосердия». Через некоторое время в больнице появился пятый ребёнок — двухгодовалый мальчик. Он был из бедной семьи, жившей в пригороде Вены. В больницу иногда стала приходить его мать, которая помогала ухаживать за детьми... Элеонора, движимая сочувствием, определила ей скромную зарплату и оставила при больнице.

 – Какая же она добрая и благородная! – сказала Тамара, оценившая по достоинству качества Элеоноры.

 – Да, ты права, – сказала Катя и продолжала рассказывать.

 – Для журналистов происходящее в этом доме было вроде сенсации. И скоро в одной из английских газет появился портрет Элеоноры в одеянии сестры милосердия с большим красным крестом на груди. На руках она держала нового пациента. А когда врачи заметили неожиданное улучшение зрения её малолетней пациентки, ставшее результатом лечения с помощью лекарственных трав, то французская пресса назвала Элеонору Ройс «Милостивой и Милосердной»... Император Франц-Иосиф лично объявил её членом Австро-Венгерского Красного Креста.

 – Катя, откуда тебе всё это известно? – искренне поразилась подруга.

 – Не поверишь? – И с улыбкой, которая таила в себе нечто загадочное, Катя добавила: – Я имела удовольствие лично познакомиться с её величеством... Правда, тогда она была ещё принцессой фон Ройс.

 – Когда?... И где это произошло? – всё более заинтригованно смотрела на неё Тамара. Её глаза выражали такое изумление, как будто она в этот момент узрела что-то фантастическое.

 – О!... Это связано с удивительной историей, которую принцессе Элеоноре уготовила судьба.

 От этих слов Тамара потеряла терпение.

 – Ну, Катенька, миленькая, не мучь — расскажи! – взмолилась она.

 С выражением печали в глазах, причины которой были известны только ей одной, Катя начала рассказывать романтическую историю любви семнадцатилетней принцессы и русского графа.

 – По заведённой давным-давно традиции, – сказала Катя, – европейские владетельные дома в обязательном порядке собираются по двум поводам: свадьбы и похороны. В связи с кончиной двухгодовалого Александра – первенца её двоюродной сестры Марии Павловны и великого князя Владимира Александровича принцесса Элеонора представляла в Петербурге княжеский род фон Ройсов... На Варшавском вокзале среди встречавших принцессу был адъютант её двоюродного брата – генерала русской армии князя Альберта фон Альтенбурга – граф Марк Оспени. Видимо, между молодыми людьми в этот момент прошла та таинственная энергетическая волна, которая зажигает в сердцах взаимное чувство, называемое «любовью с первого взгляда». Иначе не понять, почему через несколько дней, провожая принцессу на том же вокзале, граф Оспени попросил князя так, чтобы это слышала Элеонора: «Ваше сиятельство, вы могли бы мне разрешить такую привилегию — писать вашей уважаемой сестре, если она это позволит»... Князь, чтобы убедить Элеонору не отвергать такую любезную просьбу, улучшил момент и шепнул ей: «Дорогая, уверяю тебя, что гусары после сабли, женщин и вина более всего обожают своих супруг».

 От этих слов Тамара весело рассмеялась.

 – Что правда — то правда, – подтвердила она слова князя Альтенбурга.

 – Первое письмо графа Оспени было для княжеского рода фон Ройс сродни сенсации, – сказала Катя. И чтобы подтвердить свои слова, она уточнила: – Впервые за много лет одна из принцесс вызвала недвусмысленный интерес со стороны представителя благородного семейства, не принадлежащего к тому же княжескому роду. Это сразу придало Элеоноре некий ореол высшего существа. Скоро письма из Петербурга стали приходить дважды в неделю.

 Далее шёл рассказ Кати о том, что в начале апреля 1877 года пришло письмо от графа, адресованное отцу Элеоноры. В нём со всем полагающимся пиететом граф Оспени обращался к герцогу фон Ройсу, уверяя его в том, что одним из самых счастливых моментов его жизни было знакомство с принцессой Элеонорой. Он сообщал, что ему предстоит в ближайшее время сопровождать его мать графиню Оспени Марфу Петровну в Карлсбат и выражал просьбу позволить ему на обратном пути засвидетельствовать своё уважение почтенному семейству.

 – Как ты можешь догадаться, – с улыбкой произнесла Катя, – такое позволение им было получено. Прибывшего в замок Ройсов графа герцог лично сопровождал по залам, где были выставлены образцы оружия, принадлежавшие его пращурам вплоть до двенадцатого века. Попутно герцог старался подробно рассказывать о своих подвигах во время франко-прусской войны, на которой он командовал пехотным полком.

 – Судя по тому энтузиазму, с которым он вёл рассказ, – шутливо сказала Катя, – ему очень хотелось понравиться высокорослому и симпатичному молодому офицеру с голубыми глазами и типичной славянской внешностью.

 Сделав небольшую паузу, она продолжила:

 – В тот же вечер состоялась помолвка Элеоноры и графа Марка Александровича Оспени. В качестве подарка невесте граф преподнёс полагающийся в подобных случаях перстень, украшенный бриллиантом, а также красивое колье с изумрудами. Внимательный взгляд невесты заметил в его глазах блеснувшее тщеславие, когда он пояснил, что колье имеет славную историю. Оно принадлежало Екатерине Великой и было подарено его прапрадеду в 1768 году.

 – Поразительно! Но за что же прапрадед Марка был удостоен такой чести? – не сдержала своего удивления Тамара. – И фамилия у него какая-то необычная. Ты не находишь?

 – О! С этим связана удивительная история, – интригующе заулыбалась Катя. – Графский титул и изумрудное ожерелье были наградой императрицы сыну вахмистра, служившему в Царском Селе, Александру Маркову – прапрадеду Марка.

 Заметив в глазах Тамары иронию, Катя, догадываясь, что подруга могла связать этот подарок с альковым приключением царицы, пояснила:

 – Сын вахмистра тогда оказался в центре событий. Ему было примерно лет шесть, и он прислуживал в доме графа Шереметьева, ухаживая за его дочерью, умиравшей от чёрной оспы... А заразилась она от подарка, который для императрицы Екатерины был направлен турецким султаном...

 Тамара возмущённо воскликнула:

 – Как?... Турок пытался заразить русскую императрицу чёрной оспой?

 – Да! Это невероятно, но факт, который не вычеркнешь из истории. После ряда военных стычек с русскими на нашей южной границе турецкий султан направил в Петербург своё посольство с дорогими подарками для императрицы, среди которых была изящная золотая пудреница, украшенная бриллиантами и большим изумрудом... Пудра была заражена спорами чёрной оспы...

 Тамара от неожиданности вздрогнула. Но ровный голос Кати, продолжавшей рассказ, успокоил её:

 – В Средние века эта болезнь выкашивала целые города. Когда я была в Италии, то оказалась на карнавале в Венеции. Меня поразили маски с длинными клювообразными носами. Я поинтересовалась, что они означают… И представляешь, Тамара, в таких масках средневековые лекари, боровшиеся с чумой, пытались защититься. Они старались держать заразу подальше от носа… Слава Богу, Екатерина Алексеевна не приняла подарки, демонстрируя своё возмущение вероломными набегами турок на русские земли. Коварный замысел султана не удался... Провидение спасло жизнь русской царицы... А её ближайший вельможа — граф Никита Панин, увидев драгоценную пудреницу, решил схитрить — убедить турецкого посла, что тайно сможет передать её царице. Подкупом и обманом ему удалось завладеть этим подарком. Он посылает пудреницу дочери графа Шереметьева с просьбой её руки. Ничего не подозревавшая молодая графиня заражается смертельной болезнью... Придворный лейб-медик Томас Димсдейл объявил при Дворе карантин. Он убедил императрицу, что спасением от оспы может быть только прививка. Материалом для прививки должна стать кровь человека, выздоравливающего от этой болезни. Выбор пал на сына вахмистра, молодой организм которого уже справлялся с болезнью. Екатерина согласилась на опасный эксперимент — сделать себе прививку. Уже через три дня императрица почувствовала себя здоровой. Она повелела сделать прививку своему наследнику Павлу Петровичу и ближайшим сановникам... Затем Екатерина издаёт специальный указ об обязательных прививках от оспы всего населения России... Мне папенька рассказывал, что так Россия была спасена от этой страшной болезни, которая уносила миллионы жизней в странах Европы и Азии... Благодаря счастливому исходу эксперимента сын вахмистра получил в награду ожерелье. Был возведён с фамилией Оспени в наследственное графское достоинство, которое позднее позволило ему жениться на очень богатой вдове из рода промышленников Демидовых. Ей принадлежали алмазные копии в Сибири.

 Катя на минуту задумалась, вероятно, желая ещё что-то сказать. В этот момент Тамара, как зачарованная слушавшая подругу, спросила:

 – А Марк и Элеонора поженились?

 – Нет, – с печалью в голосе сказала Катя. – Всё было как в трагедиях Шекспира... Прошло несколько дней после помолвки, Марк получает телеграмму с требованием срочно явиться в Петербург. Оказывается, генерал Альтенбург был назначен командиром Девятого гусарского полка и в связи с началом войны с Турцией ему предстояло отправиться в Кишинёв. При расставании с невестой граф, говоря, что война может продолжаться долго, обещал ей всегда хранить в своём сердце дорогой образ и просил также не забывать его. Вскоре Элеонора прочитала в одной из газет личное письмо императора Александра II, адресованное баронессе Юлии Вревской, с благодарностью бывшей фрейлине, ставшей сестрой милосердия, за готовность жертвовать свои силы и здоровье во имя ближних. Элеонора вырезала это письмо и фотографию баронессы Вревской и как талисман сложила в заветную шкатулку.

 Катя прервала на минуту своё повествование. По всей видимости, в этот момент ей пригрезилось что-то, связанное с её личным опытом.

 – Ну, а что же дальше? Они встретились вновь? – не могла сдержать своего горячего любопытства Тамара.

 Широко раскрытые глаза подруги и обращённые к ней слова вывели Катю из состояния задумчивости. Она покачала головой, прежде чем ответить, а затем поведала печальную историю о том, что через полгода сражений против турок граф Оспени получил ранение в свирепом бою у села Телиш близ Плевны.

 – Ранение в ногу было не тяжёлым. Его наскоро перевязали и отправили в госпиталь в Бухарест. Однако паром через Дунай был загружен, и графа доставили в столицу Румынии только через несколько дней... У него началась гангрена. Ему ампутировали ногу до колена и отправили на телеге в Яссы в находящийся там лазарет. На шестой день Марк после приступа горячки скончался.

 Катя произнесла эти слова с таким выражением печали и нежности, что лицо Тамары побледнело. Как будто кто-то третий, находившийся в купе, но невидимый, прошептал ей: «Если бы рядом с графом в этот момент оказался врач или квалифицированная медицинская сестра, он бы не погиб. Но Ангел Милосердия не спустился к нему с небес. И ещё одна молодая жизнь в расцвете своей молодости покинула этот мир».

 – Его похоронили в родном селе Будники Смоленской губернии, – продолжала Катя, сделав небольшую паузу, во время которой заметила, что в душе подруги происходит сложная борьба чувств. – Неутешная Элеонора на следующий день отправилась в сельскую церковь и попросила священника сказать ей, каковы требования для вдовы по канонам православия. С тех пор семнадцатилетняя Элеонора по своей воле обрекла себя на положение вдовицы, затворившись в доме, словно в монастыре.

 Катя не поднимала взгляда на Тамару, но чувствовала, что та беззвучно плачет. Она догадалась, что её рассказ напомнил подруге о смерти её любимого человека и пережитом ею горе. Желая отвлечь подругу от грустных мыслей, Катя заговорила о благотворительности принцессы:

 – Тогда-то и пришло Элеоноре решение создать у себя домашнюю клинику для детей.

 Справившись с нахлынувшими на неё эмоциями, Тамара спросила:

 – А когда же ты с ней познакомилась?

 – Вот как раз об этом я и хочу сейчас сказать.

 И Катя рассказала, что в 1904 году великая княгиня Мария Павловна пригласила Элеонору и её младшую сестру Елизавету на новогодние праздники в Петербург.

 – Вполне возможно, что приглашение имело целью на роскошных царских балах найти им женихов среди русской аристократии или зарубежных гостей, – высказала Катя своё предположение. – Протокол не позволял Элеоноре манкировать приглашением на такие балы. И всегда на них она появлялась, украшенная изумрудным колье, подаренным Марком... Ещё не отшумели в Северной Пальмире придворные балы, а на Дальнем Востоке вспыхнула война. Мария Павловна вскоре после высочайшего указа, объявившего войну Японии, распорядилась о формировании санитарного поезда. Элеонора изъявила желание отправиться на нём старшей сестрой милосердия, как имеющая соответствующий опыт. Поезд направлялся в Харбин. До фронта он шёл более двадцати дней.

 – Вот там-то я и познакомилась с принцессой и была свидетельницей её самоотверженной работы, – сказала Катя, уверенная в том, что её рассказ вызвал в душе подруги отклик, аналогичный её чувствам. – Поезд курсировал от Харбина до Иркутска, а также Владивостока и обратно. Более двух тысяч раненых и больных солдат и офицеров были спасены его персоналом... Элеонора жаловалась, что была возмущена порядками Русского Красного Креста...

 – Меня всегда обуревает чувство стыда за наше разгильдяйство, – вырвалось у Тамары.

 – И я тогда испытала такой же стыд и возмущение нашими беспорядками... Каждый день поступало большое число раненых, а прибывшей из Болгарии санитарной миссии два месяца не предоставляли места для работы... Именно тогда принцесса достала из своей шкатулки и показала мне уже пожелтевшую вырезку из газеты с письмом императора баронессе Вревской. Она говорила мне: «Как же так, одни не жалеют себя, чтобы спасти жизни других. А ваши чиновники, напротив, своим безразличием повинны в гибели многих людей?»

 При этих словах во взгляде Кати можно было прочесть такое безбрежное море чувств, которые выражали и восхищение нечеловеческими усилиями сестёр милосердия по преодолению всех тягот фронтовой жизни, и безутешную горечь от ежедневных потерь молодых жизней из-за равнодушия и безалаберности тех, кто облачён властью.

 Катя сделала паузу и с грустью промолвила:

 – К концу войны волосы принцессы изрядно поблескивали сединой. Император наградил её орденом Светой Анны и крестом за храбрость... Русские награды теперь украшают царицу Болгарии, – заключила свой рассказ Катя и задумалась. На несколько минут в каюте повисла тишина.

 – А когда она стала болгарской царицей? – нарушила молчание Тамара, слушавшая рассказ подруги, как зачарованная.

 – Завершив свою миссию в России, она вернулась в фамильный замок Эрнстбрун под Веной... Продолжала заниматься благотворительной деятельностью, – этими словами Катя заставила мысль подруги стремительной птицей преодолеть огромное пространство от бесконечных российских просторов до живописных предместий австрийской столицы. – А четыре года назад великая княгиня Мария Павловна побывала на отдыхе в Болгарии, на княжеской вилле Эвксиновград в Варне. Она сумела своими эмоциональными рассказами заинтриговать князя Фердинанда и пробудить в его остывшем сердце чувство большее, чем простое любопытство, к принцессе Элеоноре. Убедившись, что у князя появился серьёзный интерес к её двоюродной сестре, она сразу же написала ей очень убедительное письмо. Всё это сыграло свою роль в их будущем браке, который и состоялся через полгода.

 – Катя, ты, наверное, оговорилась, назвав Фердинанда не царём, а князем, и сказала княжеской, а не царской вилле? – решила уточнить Тамара.

 – Нет-нет, – поспешила заверить её Катя, – я не оговорилась. Они поженились в марте, когда Фердинанд был ещё князем. Двадцать второго сентября того же года согласно его манифесту Болгария стала царством. После этого Народное собрание, ссылаясь на традицию болгарской государственности, провозгласило Фердинанда царём. А Элеонора стала царицей.

 – Как хотелось бы её увидеть! – мечтательно проговорила Тамара.

 – Да-а, и я втайне надеюсь на такое везение, – охотно поддержала её Катя. – Может быть, посещая свою больницу в Пловдиве, у неё будет желание побывать и в нашем госпитале?

 Подруги погрузились в глубокие раздумья. В этот момент они залюбовались очаровательной картиной: по берегам реки росли высокие пирамидальные тополя и плакучие ивы. В ярких лучах солнца зеркальная гладь воды отливала серебром.

 – Что за красивая река Дунай! – произнесла Тамара с той интонацией, которая бывает, когда говорят о чём-то близком и дорогом. – Она почти такая же широкая, как наша Нева.

 – Да, широкая... И глубокая... А ты представляешь, что стоило нашим солдатам и офицерам, чтобы преодолеть её во время войны с турками?

 – А сколько их, бедных, навечно осталось в её водах?! – в тон Кате ответила Тамара.

 – Но это был не единственный случай в истории, когда русским войскам пришлось переправляться через Дунай, – делилась Катя с подругой своими знаниями.

 – А когда ещё? – заинтригованно спросила Тамара.

 – Во время службы папеньки в Константинополе мы всей семьёй в его отпуск плавали на пароходе по Дунаю в Германию. И когда проплывали примерно в этих местах, он нам рассказал, что его отец, а наш дедушка Павел Николаевич в войсках Дибича Забалканского форсировал эту реку.

 Глаза Тамары выражали столь сильное удивление, что Катя невольно заулыбалась так, как улыбаются, когда видят, что приготовленный тобою сюрприз оказался приятным другу.

 – Ты поразишься ещё больше, – добавила она, веря в силу впечатлений от событий отечественной истории, связанной с нашими предками, – если я скажу, что мой прапрадед по линии маменьки Михаил Илларионович Кутузов пленил в этих местах сорокатысячную армию турок и взял город, в который мы скоро прибудем... И это произошло незадолго до войны с Наполеоном.

 Действительно, услышанное для Тамары было столь неожиданным, что некоторое время она не знала, как реагировать. В её голове пронеслось подобно молнии: «Иметь таких родственников и ехать в чужую страну сестрой милосердия?... Ну, Катя, ты поражаешь меня с каждым днём всё больше!»

 После затянувшейся паузы, во время которой Кате сделалось неудобно от мысли, что сказанное ею могло быть встречено подругой как похвальба, она, немного зардевшись, перевела разговор на другую тему.

 – Вот ещё одна интересная статья, – протянула она газету Тамаре. – В ней речь идёт о том, что наш Красный Крест оказывает помощь не только Болгарии.

 – А кому ещё?...

 Катя начала перечислять:

 – Сербам направлены госпиталь, четыре лазарета и два полевых медицинских отряда. Греция получила от нас три лазарета. Черногория — два... Но самое любопытное: одна больница предоставлена Турции.

 – Этого я что-то не могу понять! Почему Турции-то? – лицо Тамары выражало такое недоумение, что Катя поспешила её успокоить.

 – Ну, ты же знаешь, каковы основные принципы работы Красного Креста... Он помогает тем, кто нуждается в помощи, независимо от того, из какой страны страждущий.

 – Да, пожалуй, ты права, – порывисто согласилась с ней Тамара.

 За разговором они не заметили, как их пароход подошёл к болгарскому городу Русе.

 – Катя! – взволнованно воскликнула подруга, увидевшая в иллюминатор каюты огромное множество встречающих. – Ты посмотри, сколько народа собралось на речном вокзале!...

 Пароход причалил к берегу. Зазвучал бравурный марш в исполнении духового оркестра. Раздались дружные возгласы «Ура!» На берег стали выходить прибывшие. К стоявшей группе празднично одетых военных и гражданских лиц, среди которых находился иерарх церкви, подошли представители российской миссии Красного Креста и медицинское руководство полевого госпиталя. После дружеских приветствий с поднесением больших и ярких букетов цветов начался импровизированный митинг. Речи сопровождались овациями и болгарскими здравицами в честь России, её императора, армии и врачей. По окончании митинга встречавшие окружили прибывших небольшими группами, вручая им цветы и подарки.

 Не ожидавшие такой сердечной эмоциональной встречи Катя и Тамара, а также их коллеги были растроганы до слёз искренними чувствами, которые проявляли болгары. Так обычно бывает при встречах старых добрых друзей.

 Красноречиво свидетельствовали об этом радостные лица и праздничные наряды болгар. От одеяний женщин невозможно было оторвать глаз. Тёмные юбки, спускающиеся до щиколоток, спереди прикрывали разноцветные фартуки. Белые, словно горный снег, кофточки украшали изящные вышивки специфического орнамента красного, жёлтого, зелёного или синего цвета. На поясе у каждой была крупная металлическая застёжка из серебряного сплава, отдалённо напоминающая клюв какой-то сказочной птицы. Голову прикрывал повязанный особым образом цветной платок. В тёмных волосах красовалось несколько ярких роз.

 Некоторые мужчины были в европейских костюмах или в военной форме, похожей на российскую. Но большинство предпочло национальную одежду: черные или коричневые суконные брюки, заправленные в белые обмотки, перевязанные чёрными шнурами. На ногах — кожаные островерхие тапочки. Белые рубахи по вороту и рукавам были расшиты примерно такими же разноцветными орнаментами, как и у женщин. Суконные жилетки тёмного или бордового цвета открывали грудь и широкий пояс красного или синего цвета. На головах были бараньи шапки, но с плоским, а не острым, как у румын, верхом. Почти все мужчины имели усы.

 Встретив взгляд Кати или Тамары, они скромно отводили глаза, в которых скрывался огонь горячего южного темперамента. На всех лицах были радостные улыбки. Звучали похожие на русские слова. Чаще всего повторялись понятные без перевода «здравейте... русские приятели... братушки». Среди передаваемых Кате и Тамаре подарков было много продуктов. Попытки заплатить за них встретили такое дружное сопротивление болгар, что подруги, несмотря на испытываемую ими неловкость, предпочли уступить этой деликатной настойчивости.

 От пристани все двинулись к железнодорожному вокзалу, где был приготовлен специальный поезд для русского санитарного отряда. Встречавшие помогали нести вещи и багаж прибывших, которые быстро расселись по вагонам. Катя и Тамара заняли свои места. Прозвучал сигнал к отправлению поезда. Когда состав начал движение, они знаками, подаваемыми в окно вагона, благодарили стоявших на перроне за радушную встречу. Так поступали и другие русские добровольцы, ощутившие с первых минут пребывания на болгарской земле, что здесь с искренней признательностью воспринимают их миссию.

 Вечерело. Солнце клонилось к видневшимся вдали холмам, заливая алым светом поля и дубравы, раскинувшиеся по живописному взгорью, которое с каждым километром становилось всё круче и круче. Наблюдавшая с замиранием сердца за проплывающими мимо отвесными скалами Тамара на одном из резких поворотов поезда так подалась к окну, что чуть не стукнулась о стекло.

 – Тамара, побереги себя! – шутливо предупредила её Катя. – А то мне придётся оказывать тебе первую медицинскую помощь.

 Тамара рассмеялась от сознания своей неосторожной любознательности.

 – Давай-ка мы с тобой попробуем болгарских деликатесов, – предложила Катя. – Нам столько надавали съестного, что мы с ним не справимся, даже если непрерывно будем есть до самого Пловдива.

 – Охотно соглашусь с твоим предложением, – был ответ.

 – Мне хочется начать вот с этого молочного напитка. Он у болгар называется «кисело мляко».

 – А откуда тебе это известно? – с недоумением посмотрела на подругу Тамара, беря такую же банку, которая была в руках у Кати.

 – У папеньки в Константинополе был ординарец Христо. Он болгарин. Мы, дети, стали называть его «дядя Христо». А он попросил называть его на болгарский манер – «чичо Христо». Его жена Елена, очень милая женщина, готовила такое молоко. И мы всей семьёй его полюбили... Но не всякий может его сделать. Для его приготовления нужна специальная закваска, которую делают только болгары.

 – О! Как вкусно! – не сдержала своего восторга Тамара.

 – Я была уверена, что тебе понравится, – улыбаясь, сказала Катя с таким выражением лица, как будто она сама приготовила это молоко.

 – Напоминает нашу простоквашу, – добавила Тамара, – только погуще и, мне кажется, вкуснее.

 В этот момент поезд вошёл в тоннель. Не ожидавшие мгновенно наступившей темноты в вагоне подруги испуганно в голос воскликнули: «Ой!» О том, что случилось, первой сообразила Катя, которой приходилось испытывать подобные сюрпризы не раз во время путешествия по европейским странам и поездке по Забайкалью. Она поспешила успокоить Тамару.

 – Не бойся, Тома! – Это тоннель.

 Только она закончила свою фразу, как купе вновь залил яркий свет. Обе рассмеялись.

 – Я и не знала, что здесь мы будем проезжать тоннели, а то я тебя бы предупредила, – весело сказала Катя.

 Ещё не раз поезд проезжал тоннели. Подруги за разговорами пробовали подаренные им болгарские сыры, копчёности, балыки, овощи и фрукты. Всё было вкусно, всё им нравилось. За окном изредка мелькали деревеньки с белыми домиками, покрытыми не соломой, как в малороссийских сёлах, а черепицей. Горная панорама с отвесными скалами быстро сменялась живописными долинами небольших рек, густо заросших по берегам буйной растительностью.

 Начало смеркаться. Любуясь в окно великолепными видами, Катя и Тамара под влиянием пережитого впечатления от первого дня пребывания в Болгарии находились в прекрасном и мечтательном настроении. Быстро наступили сумерки. Понимая, что на следующий день предстоит много работы, они решили пораньше лечь спать.

 Утром поезд прибыл в болгарскую столицу. Добровольцев из России встречали руководитель Болгарского Красного Креста Димитр Киранов и премьер-министр Иван Гешов. Затем поезд выехал в Пловдив, где состоялась такая же торжественная встреча, как в Русе и Софии. Русскую санитарную миссию Свято-Троицкой общины доставили в городскую школу, на здании которой была вывеска «Средно училище «Гр. Маразли».

 Позднее Катя узнала, что школа носит имя одесского губернатора, тайного советника Григория Григорьевича Маразли, который пожертвовал деньги на строительство этой школы. Он был сыном грека, родившегося в городе Филиппополе (так прежде назывался Пловдив), который в 1803 году эмигрировал в Одессу. Занимаясь хлебным экспортом, он быстро разбогател, оставив в наследство сыну Григорию баснословное состояние. Григорий Григорьевич получил блестящее образование и был успешным не только в бизнесе, значительно приумножив полученное наследство, но и в делах гражданской службы, завоевав доверие Кавказского наместника М.С.Воронцова и граждан Одессы. В 1850-х годах он побывал в Париже. Светское общество французской столицы было очаровано молодым красавцем, сочетающим в себе изысканную галантность, высокую образованность и богатство графа Монте-Кристо. Это ему приписывают ставшее знаменитым выражение: «Раздавать — так миллион, любить — так королеву». Возможно, поводом для этого было его знакомство с Евгенией де Монтихо, принимавшей с благосклонностью его презенты, которая позднее стала супругой императора Наполеона III. Григорий Григорьевич отличался щедрой благотворительностью. На его средства строились школы, специальные училища, дома для престарелых, различные культурные учреждения. География его меценатства включает не только родную Одессу, но и города ряда Балканских стран. В памяти современников он остался как человек высокого благородства. На его фамильном гербе были слова «Честь паче почести».

 Городские власти Пловдива побеспокоились о том, чтобы в школе всё было максимально подготовлено к началу работы здесь русского госпиталя. Поэтому уже через два дня доктор Тилинский сообщил болгарским властям о готовности госпиталя принимать пациентов. Через несколько дней он был почти целиком заполнен ранеными.