Между ХХ и ХХIIсъездами КПСС осуществляется космическая программа, на начальном этапе которой СССР демонстрирует научно-техническое превосходство над США. Вслед за искусственными спутниками Земли, в космос отправляются аппараты с подопытными животными. Наконец, 12 апреля 1961 года состоялся старт космического корабля «Восток» с космонавтом Ю.А. Гагариным.
С 27 января по 5 февраля 1959 года проходил внеочередной ХХ1 съезд КПСС, созванный для рассмотрения и утверждения семилетнего плана развития народного хозяйства. За 7 лет СССР должен был произвести столько же, сколько за предшествующие 40 лет, и сделать решающий шаг в создании материально-технической базы коммунизма и обеспечении победы СССР в мирном экономическом соревновании с капиталистическими странами.
Новый амбициозный план должен был позволить Советскому Союзу «догнать и перегнать» Соединенные Штаты и к 1965 году выйти на первое место в мире, как по абсолютному объёму производства, так и по производству на душу населения. Это были планы похлеще «Большого скачка» в КНР, но кто знал, чем они закончатся. В обществе преобладали восторг и восхищение.
15—27 сентября 1959 года состоялся первый визит советского лидера, председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущёва в США. Началась разрядка напряженности в отношениях с Западом. В то же время осложнялись отношения с союзниками по социалистическому лагерю, в частности, с Китаем. Страна открывалась «цивилизованному», в представлении либералов, миру.
Между тем внутри страны бурлит журнальная жизнь. Это было время острой полемики между журналом «Октябрь», руководимым главным редактором Кочетовым В.А., и журналом «Новый мир» во главе с известным поэтом и писателем Твардовским А.Т. Сами названия журналов в известной мере отражали суть такой полемики. «Октябрь» был продолжателем литературных традиций, рожденных Великой Октябрьской социалистической революции. «Новый мир» - порождение литературной «хрущевской оттепели», искавшей «новизну» на путях отхода от революционных традиций, грошовой оппозиционности, спекуляций на проблемах и трудностях социалистического строительства, погружении в мир мистики и аллюзий, в буржуазный модернизм и западничество.
Поросль писателей, печатавших свои произведения в журналах «Молодая гвардия», «Наш современник» и других, ударилась в другую крайность. Они проявляли равнодушие к проблемам колхозной и совхозной деревни, идеализировали дореволюционную патриархальность и националистическую ограниченность. В советской литературе возродилось в карикатурном виде соперничество западников и славянофилов. Оба направления позаимствовали от российских и советских предшественников психологизм, но нередко грешили грошовой оппозиционностью и мелкотемьем.
Пока происходят эти грандиозные события, медленно и неуклонно Солженицын избавляется от своих «марксистских» заблуждений и укрепляется в религиозном мировосприятии. В мемуарах Решетовской отмечается, что после освобождения из ГУЛАГА ее супруг замышлял статью о моральном императиве для обеих социально-экономических систем. Видимо, остановился на религиозных ценностях. Религия, хотя бы в своих моральных сентенциях, стоит над схваткой. Утешает бедных мечтой о благах загробного мира, дает индульгенции богатым за их грехи на земле.
В это же время Александр Исаевич испытывает «нехватку воздуха». Так он определяет, видимо, свое психологическое состояние, проистекающее из безвестности в условиях активного писательского труда «в стол». Его настораживает некоторая приглушенность в партийных верхах темы разоблачения «культа личности»…
И вдруг… ХХ11- ой съезд КПСС, собравшийся в октябре 1961 года, вскрывает острый конфликт в партийных верхах между сталинистами и сторонниками Хрущева. Снова общество захлестывают волны мнимых и реальных разоблачений сталинских злодеяний к радости диссидентов, к недоумению и даже возмущению простого народа. Сурово осуждается «антипартийная группа Молотова, Ворошилова, Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова». Глава партии не исключает возможности воздвигнуть памятник жертвам сталинских репрессий. Конечно, не тем сидельцам ГУЛАГА, которые боролись против Советской власти с оружием в руках или переносили ее существование с затаенной злобой, но безвинно погибшим коммунистам.
«Так ведь и весь XXII съезд был о том: кому хотели памятник ставить? – Вспоминал Солженицын впоследствии. - Погибшим коммунистам! А просто погибшим Иванам? Нет, о них речи не было, их и не жаль. (В том-то и мина была "Ивана Денисовича", что подсунули им простого Ивана.)»
Идея памятника взбудоражила диссидентствующих интеллектуалов. Именно своей неразборчивостью и неопределенностью. Памятник всем – левый ты или правый, кулак или бедняк, террорист или политический импотент, волк или овца! С позиции права вина преступника конкретна и доказуема, невиновность жертвы преступления - тоже. Иначе жертву легко спутать с преступником и наоборот. Памятник же жертвам сталинизма оптом и скопом – это уже не право, это политика, антисоветская политика.
Хрущев сам совершил заключительный акт драмы сталинского периода посредством правового нигилизма – организацией ареста и казни без суда подручных Сталина – Берии, Меркулова, Деконозова и других. Он так и не решился воздвигнуть безликий памятник жертвам сталинизма. Возможно, во время вспомнил стихи Маяковского:
Мне наплевать
на бронзы многопудье,
мне наплевать
на мраморную слизь.
Сочтемся славою —
ведь мы свои же люди, —
пускай нам
общим памятником будет
построенный
в боях
социализм.
Вряд ли Хрущев не понимал, что разоблачение так называемого «культа личности» Сталина, расколет народ, подорвет веру в коммунистические идеалы в СССР и за рубежом, даст врагам социализма желанный повод активизировать идеологические диверсии против страны Советов и, в конечном счете, подорвет его собственные позиции. Поэтому он постарался уравновесить деструктивные последствия своего шага выдвижением прекраснодушной программы завершения строительства коммунизма в течение двадцати лет. Но если в своих опасениях Никита Сергеевич оказался прав, то в ожиданиях обманулся. Он попал в ловушку собственных спекуляций на разоблачении «культа личности» Сталина в борьбе за власть.
В такой атмосфере Солженицын не мог сдерживать потребность хватануть «свежего воздуха» посредством публикации своих опусов. 8 ноября 1961 года он посетил Л. З. Копелева и заявил о своем желании опубликовать повесть «Щ-854». Посоветовавшись, они решили передать ее в «Новый мир», использовав для этого известную Копелеву сотрудницу редакции Анну Самойловну Берзер.
«Щ-854» была опубликована в 1962 году в журнале «Новый мир» № 11 под названием «Один день Ивана Денисовича». Не отличаясь художественными достоинствами, повесть вызвала ажиотаж в среде прозападных интеллектуалов благодаря своему провокационному антисоветскому содержанию. Хрущев дал согласие на ее публикацию в надежде изолировать критиков его политических спекуляций на проблеме «культа личности», т.н. «сталинистов», объединить западников и почвенников в поддержке его волюнтаристской политики, повысить свою репутацию на Западе, укрепить позиции внутри страны. Однако надежды Никиты Сергеевича опять не оправдались. Меньше чем через два года его отстранили от власти.
Пока же этого не случилось, Солженицын купался в лучах славы. Новичка в литературной среде приглашают на встречи партийных лидеров с маститыми писателями и художниками. Его представляет восторженным интеллектуалам сам Хрущев. На новичка обрушился поток писем бывших узников ГУЛАГА, которые исповедовались мессии, обласканному властью, в своей действительной или мнимой невиновности и тюремных страданиях. Автор «Ивана Денисовича» бережно их копит, как для переписки, так и в качестве материала для новых книг с лагерными сюжетами. Власть смотрит сквозь пальцы на переводы в валюте, которые шлют автору из-за рубежа за изданные опусы.
Его корявой повести, стилизованной под народную драму, дают самую высокую оценку литературные асы, включая Твардовского, Чуковского и других. Надо поощрить власть, давшую зеленый свет солженицынской повести после яростной кампании критики мастерски написанного и отнюдь не антисталинского «Доктора Живаго». Может, она осознала свою ошибку и откроет шлюзы писательскому половодью без меры и берегов?
Опусом восхищается узник ГУЛАГА, значительно превосходивший Солженицына уровнем таланта, например, Шаламов. «Повесть — как стихи, — пишет он, - в ней всё совершенно, всё целесообразно. Каждая строка, каждая сцена, каждая характеристика настолько лаконична, умна, тонка и глубока, что я думаю, что «Новый мир» с самого начала своего существования ничего столь цельного, столь сильного не печатал». Правда, он предостерегает автора Ивана Денисовича против соблазна щеголять своим лагерным прошлым.
Дальше - больше. Солженицына без всяких возражений принимают в Союз писателей. И, наконец, полное сумасшествие. Дело доходит до того, что 28 декабря 1963 года редакция журнала «Новый мир» и Центральный государственный архив литературы и искусства выдвинули «Один день Ивана Денисовича» на соискание Ленинской премии по литературе за 1964 год. Такого в СССР ещё никогда не бывало. Да, что в СССР, - мир еще не видел такого.
Обсуждение повести на заседаниях Комитета по премиям принимало форму жёстких споров. 14 апреля 1964 года при голосовании в Комитете по премиям возобладал здравый смысл. Ленинскую премию присудили более достойному писателю – Олесю Гончару за роман «Тронка».
Однако чем объясняется столь легкое достижение начинающим писателем оглушительного успеха?