Подпредставительство СССР в Цетинье был снят в аренду неподалёку от древней Цетиньской обители особняк, который Десанка окрестила курятником из-за размеров. Ещё в Москве иностранное ведомство утвердило на должность секретаря Десанку Аленникову, поскольку, кроме обрусевшей черногорки, никто в проверенном круге не владел штокавским наречием сербского языка. Короткий список консульских работников заканчивался на шофёре Тимощуке, он же охранник с замашками энкэвэдиста – всюду совал свой «утиный» нос. Обслугу полагалось нанимать из местных.
Жизнь потекла бездельной. Черногория, уже не суверенная страна, а лишь часть одной из провинций-бановин королевства Югославии, никаких самостоятельных дел с зарубежьем не вела. Граждане Советского союза появлялись здесь крайне редко. Иногда в Боко-Которскую бухту заходил грузовой пароход под красным флагом. Правда, немало было белоэмигрантов, но калитка для них была закрыта.
Дни москвичей заполняли приёмы у бана – главного администратора бановины Зетска, куда входила «урезанная» Черногория и некоторые соседние районы. Бывало, отвечали на приглашение того или иного жупана, руководившего муниципалитетом, по старинке называемым опщиной. Официальные развлечения разнообразили посещением театра, этнографического музея, книжного собрания с четырёхсотлетней историей. Любовались красотами Црной Горы при выездах из Цетинье. Время от времени Аленников зазывал высоких гостей к себе – в тесную гостиную. Пили местную виноградную водку - лозу, закусывая окороком особого копчения, так называемым негушским пршутом, «крутили» пластинки с Изабеллой Юрьевой и бодрыми песнями советских композиторов. Раз в месяц прибывал из Белграда всегда озабоченный советский посол в Югославии, из старорежимных амбассадоров. Чете «красных дипломатов» пришлось нанести дружественный визит князю-регенту Павлу, поклоннику фашистских диктаторов.
Консульство получало из посольства «Правду». Просмотр газетного номера Аленников начинал с выискивания знакомых имён, более или менее приближённых к Вождю. Одних можно было называть уже не жильцами (и не только Кремля и особых зданий). Другие оказывались среди тех, кого народный гнев ещё не покарал, которые каялись и плакали на скамье подсудимых, обещая искупить честным трудом сразу все не совершённые им преступления. Третьи находились под следствием. Если бы консул находился среди перечисленных, он не читал бы этого номера газеты. Глаза напряжённо искали самый страшный материал. В нём автор-имярек с большевистской принципиальностью разоблачит некую известную личность (не называя её по фамилии) в лицемерии, ведении двойной жизни, в неправильном понимании марксистско-ленинского учения, в политической слепоте, ведущей к опасным для советского общества ошибкам. Если таковая статья обнаруживалась, для Аленникова начиналась пытка. Ведь не только надо было, сохраняя холодный ум, внимательно прочесть её, но и понять все иносказания, догадаться, кто кроется под отечески критикуемым инкогнито.
Не скоро приходило чувство облегчения: уф-ф-ф, не обо мне!
А когда? Когда ждать «о себе»?
Просмотр прессы происходил за завтраком, интересные места читались вслух. Госпожа консульша успокаивала свою половину: «Тебе, Николай, нечего опасаться. Ты перед партией чист». После этих слов Николаю Николаевичу возвращалась способность чувствовать вкус остывшего в чашке кофе. Оказалось, оптимизм Десанки был деланным, она использовала его в качестве лекарства, когда муж очень нуждался в поддержке. Бесстрашный солдат революции тоскливо ожидал своей очереди предстать перед судиёй, несравнимо более грозным, чем тот, коим стращал Лермонтов неких наперсников разврата.
И… часы урочные пробили.
Роковому номеру «Правды» предшествовало забытое Аленниковыми по своей незначительности событие. Как-то при выходе за ограду особняка консул наткнулся на изнурённого старика в ветхой офицерской шинели без пуговиц поверх нижнего белья. Он просил хлеба у стражи перед калиткой. Увидев новое лицо, повторил просьбу на русском языке. «Проведите в дом, - распорядился Николай Николаевич, - пусть накормят». И сел в машину. Тимощук ехидно улыбался.
Томительное предчувствие материализовалось-таки в статейку. В ней намекалось на безымянное представительство СССР за рубежом, при котором некие сердобольные дипломаты открыли бесплатную столовую для врагов Советской власти, всяких там деникинцев, окопавшихся за границей. Аленников разволновался: «Это камень в мою сторону! В меня! Я уверен». Десанка подняла с пола газету, внимательно прочла материал. «Думаю, ты ошибаешься, Николай. По всему видно, речь идёт о посольстве в одной из скандинавских стран. Видишь, «страна суровых фьордов», - «Где, где? Покажи!.. Так и на Адриатике есть фьорды» - «Но не суровые же, Коля!». Муж не сразу успокоился.
Спустя несколько дней в представительство явился курьер от посла с письменным повелением консулу и секретарю немедленно собираться для выезда через столицу королевства в Москву. Прочитав бумагу, Аленников молча, ослабевшей рукой передал её жене. Десанка, ознакомившись с распоряжением, обратилась к дипкурьеру: «Сборы в дорогу много времени не займут. Но авторитет Советского Союза сильно пострадает, если товарищ консул не нанесёт прощального визита бану. Вы с Тимощуком оставайтесь здесь, надо присмотреть за бумагами. Мы живо своими двоими». – «Пешком дипломатам не годится. Хиба вы приказчики из лавки?» - с развязностью «своего человека» возразил шофёр. Опытный был водитель; наган, оттягивающий боковой карман его кожанки, подтверждал. Консул не проронил ни слова, во всём положившись на жену.
К автомобилю вышли одетыми для приёма. Только дамская сумка госпожи консульши подозрительно раздулась. Тимощук покосился на неё, но смолчал. Через несколько минуту чёрный кабриолет консула СССР подкатил к парадному крыльцу скромного дворца. Тимощук остался у машины, ибо в Югославии шофера были не больше, чем водителями автомобилей. Обычная процедура пропуска в резиденцию бана Зетской провинции официальных представителей могущественной страны заняла немного времени. На этот раз секретарь консульства не стала чинно следовать за своим начальником по ковровой дорожке. Усадив его в приёмной при сумке, исчезла за дверью помощника высшего должностного лица бановины. Родство с героем черногорской истории позволяло Десанке игнорировать многие условности.
Примерно через полчаса туда вошёл молодой чиновник. И скоро вышел с озабоченным лицом, торопливо направился в сторону внутреннего двора. Не скоро Десанка покинула кабинет. Истомившийся ожиданием муж двинулся за ней лабиринтом коридоров через весь дворец. Последняя дверь чёрного хода вывела их в сад. Консул увидел двух оседланных лошадей мелкой породы, привязанных уздечками к гранатовому дереву. Рядом – ни души. Десанка, отвязав животных от дерева, сбросила длинную юбку. Под ней оказались закатанные до колен бриджи. Легко вскочила в седло. «Что же ты? Не медли!»
Николай грузно влез на спину четырёхногой горянки. Подобрали поводья. На рысях пошли садом до окраины столицы, оказались в Цетиньском поле. «Мы куда?»- с надеждой спросил Аленников. – «В Плужине». – «Нас ждут?» - «Давно ждут, с тех дней, когда мы поселились в Цетинье».