Время от времени Скорых выходил на крыльцо и долго смотрел на просёлок, вьющийся между окраиной Подсинска и усадьбой. Иногда вдали мелькала человеческая фигура, и вскрикивало сердце старика: Феодора! Ан нет, обман зрения. Однажды отцовский дозор совпал с возвращением из города Ангелины. Обычно невестка шла вразвалку, обвешанная покупками. А тут почти бежала налегке. Издали стала размахивать руками, кричать: «Матушки, батюшки святы! Здеся! Видала!.. Федора». Василий Фёдорович бросился навстречу невестке, схватил её за плечи, затряс: «Что? Что? Говори же!». Вестница перевела дыхание: «Погодьте, шибко бёгла. Федора здеся». - «Где она?» - «В управе». - «Ты её видела?» - «Не-а, там солдат стоить, не пущаеть». – «Так она арестована?» - «Да нет же, батюшка, не боись. Федора сама давеча всех в управе под замок посадила. Сказывают, прибыла поездом из Красноярска с аграмадным отрядом порядки у нас наводить. Таперь Феодора самая главная комиссарша в Подсинске».
Василий Фёдорович с досады махнул рукой: толку не добьёшься. Решил было скакать в город, направился в сторону конюшни. И замер посреди двора. Поезд приходит на рассвете. Сейчас за полдень. А Феодора и носу к отцу не кажет! Ведь столько лет не виделись. От обиды и разочарования вернулся в дом. Заныло сердце. Пришлось прилечь.
Вечерело, когда в прихожей затопали. Послышались радостные возгласы домашних, их перебивает низкий, с властными нотками женский голос… Феодора! Сердце забывает о боли, ноги становятся пружинистыми, какими были в горах Черногории. Шумная компания уже в гостиной. На этот раз не померещилась – дочь, его родная дочь!
Высокорослой Феодоре идёт офицерский френч, перетянутый по тонкой талии, через плоскую грудь ремнями. Узкие брюки, заправленные в высокие кавалерийские сапоги без шпор, невыгодно обтягивают тонкие ноги. Маузер на длинном ремне оттягивает плечо. Бурка и мохнатая черкесская шапка уже сброшены на пол. Где её роскошные локоны? Стриженная «под мальчика» голова словно высохла, нос увеличился. Это позже отметит штабс-капитан, что к лицу дочери, что не к лицу, а что и вовсе уродует её. В первую же минуту встречи он во власти иных дум. Он уже готов простить дочери запоздалый приезд. Она понимает, что отец в обиде на неё, предупреждает вопрос:
- Извини, батя, дел невпроворот, сплю за столом или в седле.
- Что так? – спрашивает размякший родитель, после того как дочь подставила ему для поцелуя поочерёдно щёки. – Это в нашем-то сонном городке?
- Городок пока что действительно сонный, да место занимает важное, можно сказать стратегическое.
- Чем же важно место, а, дочь? Поясни.
Все уже за общим столом. Ангелина тащит Тольку и Николку. Мальчишки таращат глазёнки, озадачены: о родной Тётедоре слыхали, но видят в первый раз. Тётка в штанах, без косы, чистый мужик. Татьяна проворно носит с кухни снедь. Открылось, что Феодора в тот день и не думала навещать своих. Спасибо Ангелине. Постояв среди зевак у входа в управу, прочитав на доске объявлений грозный приказ сдать всем в трёхдневный срок оружие, подписанный «Ф. В. Скорых», она заспешила с новостью сначала на фабрику к мужу, заодно батюшку с матушкой повидать и подивить их своим открытием. О комиссарше они, небось, слыхали, только кто она – не ведают. Немногие подсинцы, встретив Феодору даже в женском одеянии, вспомнили бы, кто она такая, чьих будет, а в штанах с ширинкой (нашо она ей?!) да с мужской стрижкой она стала неузнаваемой. Никанор, услышав от жены весть, разволновался так, что руки затряслись. Отмыв их от машинного масла, бросился в управу. Там перехватил сестру, подъехавшую верхом в сопровождении конного хакаса с лицом каменной бабы, стерегущей Великую степь уже третье тысячелетие на оплывших курганах межгорной степи. Феодора обрадовалась: «Никанорка! Добрался-таки домой! Ну, молодец! Что тебе?». Брат и сманил её домой, надавив на совесть: «Отец весь извёлся, давай, хоть на вечерок». – «Ладно, на пару часов». Велев революционному хакасу спешиться и уступить коня Никанору, Феодора на несколько минут скрылась за дверью управы. Через четверть часа брат и сестра скакали через город и полем в сторону усадьбы Скорых.
На вопрос отца дочь с деланным вызовом ответила:
- Стратегическим положением ценен Подсинск, господин штабс-капитан.
Участник двух войн шутку подхватил:
- С кем воевать собралась, дочка? Хакасы, вижу, у тебя служат. Серьёзная сила.
Феодора усмехнулась:
- С генералами и офицерами, с их приспешниками.
- А что, они тебе войну объявили?
- Пока нет, но ждать не долго, контрреволюция по углам скребётся. Вон генерал Алексеев собирает на Дону добровольческую армию. Слыхал, небось?
Василий Фёдорович ещё пытался отделаться шуткой.
- Тогда чего тянуть? Начинай воевать здесь, со мной, я ведь офицер.
Феодора шутку не приняла:
- С тобой другой разговор. А, к слову, ты за кого?
- За кого я?.. За Россию, разумеется.
- Единую и неделимую? С немецким царём?
- Во всяком случае, не с иудейским. Как там вашего социал-демократического духовника?.. Да, Маркс! А этот, главный в Петрограде народный, хм, комиссар, - протянув руку к окну, старый офицер взял с подоконника недельной давности «Подсинский листок», развернул, побежал глазами, близоруко щурясь, - Ульянов-Ленин. Ладно, пусть будет русский. А Троцкий? Урицкий? Дзержинский? Прямо справочник по рифмованию. Уж больно фамилии подозрительные. Свердлов? О-очень по нашему – от «свер-д-ло». Где так говорят? Разве что в местечках Малороссии.
Тут, как с печки – на припечку, в разговор встряла Татьяна с подрисованными сажей глазами:
- Сослатый, из симбирских учителёв, што фатеру сымал у маво братца да остался здеся, как свобода вышла, так давеча сказывал, будто знавал тех Ульяновых, из которых ихний Ленин. Истинный хрест, он гутарил, а я слыхала, - перекрестилась старая девушка. - Значится так, матушка ентова приседателя - из немцев произошла, по прозвищу Бланка. Батя иённый, значит, то ж был Бланком, так яво в ихней синагоге хрестили.
- В кирхе, - рассмеявшись, поправил Никанор горничную, давно ставшую членом семьи.
- Пусть кирка, - легко согласилась Татьяна и ласково посмотрела на мужика, у которого чем дальше, тем сильнее разлад с женой. – Всё одно синагога.
Никанор воспользовался возможностью свернуть разговор с колеи, принимавшей неблагоприятный для семейного застолья оборот.
- Что это мы всё о политике? Я вот хочу сказать, сестрица, как я благодарен тебе. Ведь ты собой пожертвовала. Ты меня и в детстве любила. Я помню.
Феодора перевела ничего не выражающий взор тёмных, без блеска очей на брата, произнесла, не рисуясь:
- Ничем я не жертвовала. И при чём здесь любовь? Я выполнила долг старшей перед младшим. Иначе поступить не могла. И это не вступало в противоречие с каким-либо долгом высшего порядка.
Ангелина и Татьяна, приоткрыв рты, уставились на комиссаршу. Мужики переглянулись. Толька с Николкой в очередной раз долбанули друг друга ножками под столом и рассмеялись. Отец строго глянул на сыновей:
- Марш на печку! Ангелина, отведи.
Мать, буквально закинув детей на тёплую, устланную овчиной лежанку русской печи, скоро вернулась к столу. Последние слова дочери поставили хозяина дома в тупик. Чувство долга было ему понятно. Но что имела в виду дочь, подчеркнув голосом «высший порядок»? Сердце сжалось тоскливым предчувствием. Лучше об этом не думать.
- Ладно, заболтались мы. О главном забыли. Расскажи о себе, девочка моя. Как тебе удалось пробраться в Россию? Никанор нам тут кое-что поведал: о вашей встрече в лагере, о своём превращении в покойника и приятном путешествии. А что с тобой приключилось?
Почти не притронувшись к закуске после большой рюмки водки, Феодора налила себе из самовара чаю в фарфоровую кружку, отхлебнула большим глотком, не опасаясь ожога.
- Особенно нечего рассказывать. Когда мой напарник Краус убивался над закрытой крышкой моего гроба, - женщина криво усмехнулась бледными тонкими губами, - я уже ехала вечерним поездом в Грац. Решение пришло сразу. Оделась как обычно: юбка, жакет, на голове шляпка, в руке баул. Типичная учительница, объезжающая учеников на домах. Была странная уверенность, что от первого моего шага в сторону от ограды Талергофа до линии фронта мне будет удача. Так и вышло. В Граце постучалась в первый попавшийся дом возле вокзала. Сказалась беженкой из восточных областей, занятых русскими. Не нужна ли служанка, согласна за стол. То ли вид мой внушил доверие, то ли на дешёвую служанку польстилась фрау Гермак, рекомендательных писем не спросила. Какие письма у беженки! А паспорт на немку Фризенгоф мне заранее справили друзья Крауса. Так и служила возле парализованного мужа хозяйки дома, пока, этим летом, не узнала, что узников нашего лагеря распускают по домам. На вокзале пристроилась к группе отъезжающих, никто их уже не охранял. Под видом бывшей интернированной, никому не показывая немецкого паспорта, добралась до окрестностей Луцка. Фронт переходила одна, без провожатого, в полной уверенности, что и здесь мне будет сопутствовать удача. И… в общем, как видите, я здесь. Чем занималась в Питере, в Красноярске? Это вам не интересно. Ну, посошок на дорожку!
На крыльце, прощаясь с сестрой, Никанор спросил:
- Как решила с тем немцем?
- А? С Краусом? Что решать – отработанный материал.
До управы Феодору проводил отец на своём пятнистом иноходце. Ехали в сёдлах шагом, следом на поводу вели лошадь хакаса. Феодора открыла отцу причину решения Красноярского ревкома направить её в Подсинск. Она выросла здесь, лучше других в большевистском активе знает местные условия. Конечно, в краю зажиточных крестьян, немногочисленного рабочего люда, мещан, симпатии народа на стороне эсеров. Но, если собрать большевиков в один железный кулак и решительно, без гнилых интеллигентских сомнений, проводить в жизнь планы партии, избранная гвардия марксистов любое стадо способна направить в нужную сторону. «Ты знаешь, какая сторона «нужная»?», - вновь не сдержался Василий Фёдорович. – «У нас учение». – «А у нас тысячелетний опыт». - «Вот он и подвёл старую Россию. Тысячу лет держаться за старину, в ней, значит, и оставаться. А весь мир уходит вперёд». – «Но ведь были преобразования: Иван Третий, Пётр, Александр Второй». – «И все незавершённые, непоследовательные и очень медленные. В России всё старое необходимо ломать». – «А не наломаете ли дров, дочка?» - «Наломаем, будем исправлять, тоже решительно. Для этого власть должна быть в одних руках». – «В твоих-то руках сил хватит?» - «Не сомневайся, хватит. Я из железа. Не только моё личное мнение, так в Комитете считают. Это вторая причина, по которой именно меня направили сюда, в эсеровское гнездо».
Прощаясь, так и не договорились, когда встретятся снова. С тяжёлыми предчувствиями, также неторопливо возвращался Василий Фёдорович домой. В концы концов пришёл к умозаключению, что разница во взглядах на что бы там ни было не должна стать стеной отчуждения между ним и дочерью. Придётся смириться: Феодора из другого мира. Ему, старику, ничего не остаётся, как принимать дочь такой, какой она есть. Надо найти какую-то общую территорию. А в остальном… пусть она строит свой мир. Ей в нём жить, если построит. Не ему. Горько, конечно, что всё святое для него рушится вокруг с помощью самого дорогого для него человека. Да что поделаешь, судьба.