Каждый день начавшейся весны прибавлял тепла и солнечных часов. Краусу, как вольнонаёмному австрийцу, наделённому правом выходить за ворота лагеря без вооружённого сопровождения, передали в ведение внешний, за северной оградой, морг. Смертность в лагере возросла с прибытием большой партии интернированных, когда армии Брусилова вновь стали продвигаться в сторону Карпат и Западного Буга. Не без труда австриец добился перевода вместе с ним русской сестры милосердия. Чировский, отказавший Краусу в просьбе, потом неохотно, с раздражением подчинился приказу военного врача. Он что-то стал подозревать. Но как бы там ни было, незаконные «молодожёны» оказались рядом. Теперь Феодора могла видеть через зарешеченные оконца морга зелёные головы сосняка. Только некогда ими любоваться – покойники требовательны, хуже живых.
Поскольку работёнки было невпроворот, обслуге разрешили ночевать в сарае с гробами. Некоторые использовали домовины для короткого сна. Пример подала Феодора. Австриец устроился в построенной рядом вахе с солдатами охраны. Кроме того, у него были ключи от чулана с шанцевым инструментом.
Как-то он застал свою названную жену, праздно присевшей на отходы гробового производства. Феодора расстегнула ворот изрядно потрёпанного платья, которое было на ней ещё до приезда в Грац, откинулась спиной к затенённой стене, задрала голову. Примостившись рядом, Краус заглянул в её глаза и понял, что она далеко-далеко отсюда, во-он в тех горах, что мазками водянистой синей краской нанесены на белесом небосклоне. И у него возникло острое желание оказаться там вместе с ней. Он вздохнул:
- Чёртова война! То ваши наступают, то наши. Никогда, видно, это не закончится. Хотя бы кто-нибудь сдался.
Феодора не сразу отозвалась. Она действительно в эти минуты была в горах, только не в Альпах, а намного дальше и в другой стороне, в самом центре Азии. Отсюда, из мёртвой австрийской долины, Саяны сейчас для неё так же недоступны, как горы на Луне. Потому так сильно, так невыносимо болезненно желание оказаться по щучьему велению в пещере над сибирской рекой с отцом и Никаноркой у костра с подвешенным над огнём котелком.
Генрих продолжал сокрушаться:
- Ничего не попишешь, придётся здесь сидеть, ждать конца драки. Другого выхода у нас нет
Тонкие, бледные губы Феодоры разомкнулись:
- Краус, надо бежать. Подумаем о способе. Где скрыться? Ты местный.
Генрих некоторое время хранил молчание, соображал. Наконец изложил неуверенно несколько вариантов побега. В заключение добавил, что реализация любого из вариантов будет стоить немалых денег.
Феодора с сомнением покачала головой:
- Предложенные тобой варианты слишком сложны, требуют преодоления массы поэтапных трудностей. Каждая из них, стань она непреодолимой, приводит нас к катастрофе. Надо придумать, вернее, вспомнить что-нибудь очень простое, всем известное, из классики, чтобы любой уважающий себя сыщик сразу отмёл нашу хитрость, как наивную, не заслуживающую расследования, как художественный вымысел. Пока он (сыщик то есть) решает сложные головоломки, пытаясь вычислить наш путь, мы простенько улизнём на недосягаемое расстояние. Притом, незаметно исчезнуть необходимо только мне, ты же с малым риском, тишком, бочком сможешь покинуть страну, чтобы соединиться со мной в назначенном месте. А вот насчёт расходов ты прав… Какой суммой ты располагаешь?
- Очень незначительной. Сейчас мне не просто изъять из банка свои накопления.
- Погоди, Генрих! У тебя есть надёжный человек в какой-нибудь нейтральной стране?
- Моя сестра, Гертруда, замужем за шведом, они живут в Стокгольме.
- Прекрасно! Пиши сестре, чтобы она не удивлялась, когда на её имя придёт из одной экзотической страны крупная сумма денег. Пусть сразу пересылает её тебе в Цетлинг-Талергоф с нежной припиской, что это помощь бедному брату. Но не откровенничай. Письмо должно быть понятно ей и совсем не понятно военной цензуре. В свой конверт ты вложишь письмо, написанное одной венской дамой (имя потом придумаю), интересующейся бронзой Тагарской культуры в долине верхнего Енисея. Твоя сестра перешлёт его в сибирский город Подсинск, где живёт ещё один любитель древней бронзы, Василий Фёдорович Скорых. Надеюсь, ты меня понимаешь?.. Я Феодора Васильевна. У нас и женщины носят имя отца.
Генрих открыл было рот, чтобы задать вопрос, Феодора его опередила:
- Об этом пока достаточно, я ещё сама не всё продумала.
- Ну, хорошо. А какой план предлагаешь ты? Есть что-нибудь? В общих чертах, не томи!
- В общих чертах, пожалуйста.
И работница мертвецкой одной фразой познакомила своего сожителя со своей, ещё не разработанной в деталях задумкой. От восхищения Генрих даже вскочил на ноги.
- Надо же! Как просто! Сам никогда бы не додумался. Ты у меня прямо-таки графиня Монте-Кристо!
В один из летних дней, в самую жару, вышел из строя лагерный насос, поднимавший воду из центрального колодца. Насос этот в начале века был изготовлен на Путиловском заводе в Санкт-Петербурге. Какими-то военными путями оказался в Талергофе. Механизм нуждался в капитальном ремонте, но в Австрии не было к нему запасных частей. В конторе вспомнили об умельце из лагеря русских военнопленных. Пленные сотоварищи называли его Сибирский Левша. Эту кличку перевели на немецкий и она прижилась среди тех, кто нуждался в мастере, который способен был, говорили, оживить любую мёртвую машину.
…Феодора сворачивала в проход между бараками, когда навстречу ей вышел высокий, понурый мужчина лет тридцати. Он был в выцветшей гимнастёрке с тёмным масляным пятном на животе, не подпоясан, в стоптанных рыжих сапогах. Стог чёрных волнистых волос венчала мягкая армейская фуражка с вырванной кокардой. Этот «мундир» и его особенности уверили русскую женщину, что перед ней соотечественник. Не испытывая никаких сильных чувств, Феодора нашла в случайном встречном брата Никанора. Они не виделись лет десять, нет, больше. Их взоры встретились, и Феодора увидела в его глазах роковой знак, свойственный тем, кто уже в душе расстался с земной жизнью. Лагерь давал возможность Феодоре наблюдать двигающихся и разговаривающих мертвецов. У всех их было одинаковое выражение глаз, как сейчас у брата.
И он узнал сестру, когда услышал низкий, хрипловатый голос, столько раз окликавший его в Подсинске.
- Никанорка! Ты? - она принюхалась к исходящему от брата запаху машинного масла. – Так значит, ты и есть тот самый Сибирский Левша? Как мы раньше не встретились? Удивительно!
Двоюродный брат, ставший родным, после короткого замешательства обнял сестру за плечи и разрыдался:
- Сестричка!.. Не могу больше… Нет сил… руки на себя наложу… Трус! Ведь была возможность пулю в лоб, когда нас окружили… А здесь… Только решусь, зовут к машине… Отвлекает… Потом такая тоска! Ещё хуже.
- Успокойся, успокойся. Никанорка! Ну же, слушай старшую! Всё обойдётся. Когда я тебя обманывала? И сейчас говорю, обойдётся. Ты ещё сколько дней здесь пробудешь? С неделю? Надо хотя бы две. Не задавай лишних вопросов. Тяни с ремонтом насоса. Запоминай: на северной стороне есть пожарное строение, возле трактира. Брандмейстеры хранят в нём всякий лом. Наведывайся туда под предлогом поисков нужных тебе деталей. Перед закатом. Держи на каланчу. Я буду подходить с наружной стороны, от покойницкой. Там заросли репейника, нас не увидят, мы можем беседовать. Ты понял? Повтори!