Под впечатлением увиденного на фронте тяжёлые раздумья стали часто посещать Катю. «Это же наш русский народ! Ну почему у всевозможных начальников и командиров нет чувства сострадания к нему? – мучила её тревожная мысль. – Почему у этих людей нет в душе того тепла к раненым и страждущим, которое есть у врачей и сестёр милосердия?... Почему сегодня нет той заботы о солдатах, какая была у Суворова и Скобелева?»
Как же больно было Кате смотреть на творимое вокруг безобразное отношение к солдатской массе!
Но это была повсеместная практика в то время. Как ни призывали передовые умы России власть предержащих опомниться, подумать о том, что отношение к своему народу надо менять в корне. Что его терпение не безгранично. Однако ни царское правительство, ни губернские, ни военные начальники, ни отживавшее свой век поместное дворянство, ни набиравшие силы купцы, фабриканты и банкиры как будто не слышали этих призывов.
Такое отношение веками укоренялось у тех, кто поколениями жил за счёт этого, презираемого ими народа, как живут паразиты в здоровом теле. Даже к скотине рачительный хозяин относится бережливее. Такое не могло продолжаться бесконечно. И это чудовищное по своей жестокости отношение к своему народу не могло не отозваться в будущем. Несмотря на увещевания, что самодержавие и всякая власть от Бога, в народе копились злоба и гнев на своих угнетателей подобно весеннему грозовому заряду, который набирает свою неуправляемую и всесокрушающую силу. И однажды доведённый до крайнего озлобления и отчаяния этот народ, часто называемый политиками разных мастей в желании ему понравиться «народом-богоносцем», потеряв терпение, начинает крушить всё вокруг.