Вы здесь

[34] Уже на следующий день Екатерина Леонидовна вместе с Микой отправилась закупать бельгийские кружева...

Уже на следующий день Екатерина Леонидовна вместе с Микой отправилась закупать бельгийские кружева, французский атлас, восточный бархат и ткани для постельного белья – всё, что было необходимо для будущего приданого. После искренних и волнующих объяснений Михаила Михайловича у неё и мужа не было и тени сомнений в предстоящей свадьбе дочери и великого князя. После брака Александра II и княгини Долгорукой в петербургском обществе стали поговаривать о том, что отныне члены царской семьи смогут по любви устраивать свою личную жизнь.

 Вернувшись домой, графиня, довольная своим выбором сделанных покупок, разложила их, чтобы показать мужу. Николай Павлович похвалил её и Мику за хороший вкус. Он тут же приказал слуге приготовить ему парадный мундир и распорядился заложить экипаж. Граф хорошо знал, что старый фельдмаршал великий князь Михаил Николаевич с нескрываемым презрением относится к штатским. О себе и своих «военных талантах» он был весьма высокого мнения, хотя эпизоды его командования войсками в Закавказье во время русско-турецкой войны свидетельствовали об обратном.

 По пути в Петергоф, где находился дворец великого князя, Николай Павлович встретил кавалерийские гвардейские полки. На гнедых конях восседали рослые кавалергарды, форма которых отливала серебром. Их сменили золотистые линии конной гвардии на вороных. Следом со свойственным им достоинством двигались в серебристых мундирах кирасиры на караковых конях. За ними появились в красном форменном одеянии эскадроны лейб-казаков, а в голубом – атаманцы. Их сменили суровые конногренадеры в касках с гардами из чёрного конского волоса и синевато-красноватые линии улан на светло-рыжих конях. Над ними реяли цветные флюгеры на бамбуковых пиках, напомнивших графу турецкую кампанию.

 Глядя на эту живописную картину, Николай Павлович подумал: «До чего же красива наша кавалерия! Вот ещё бы командиры владели искусством ведения боя и находчивостью Скобелева и Гурко. А то ведь для себя они считают главным не изучить досконально опыт полководцев прошлой войны, а только – отличиться на парадах».

 Въехав на территорию дворца великого князя, известного в Петербурге как «Михайловка», граф залюбовался чудесным сочетанием архитектуры Большого и Малого дворцов, соединённых галереями, и роскошного парка, состоящего из вековых деревьев разных пород и великолепных цветников, полян, прудов с извилистыми протоками и плотинами.

 Великий князь принимал гостя в большом зале. Они хорошо знали друг друга. И виделись в последнее время на заседаниях Государственного совета. Михаил Николаевич принимал графа в том же парадном мундире, в котором его изобразил художник на портрете, висевшем на противоположной стене от дивана, на который хозяин указал гостю. Голубой цвет френча ещё больше подчёркивал голубизну глаз великого князя. Его красновато-сизый нос выдавал в нём любителя грузинских вин, к которым он пристрастился в бытность свою наместником Кавказа. Высокий рост и сократовский лоб он унаследовал от отца. Окладистая седая борода была данью той моде, которую ввёл его племянник – царствующий Александр III, предпочитавший русский стиль.

 Великий князь, глядя на Николая Павловича непроницаемым взором, начал беседу с англо-германского сближения, волновавшего в последнее время петербургский политический класс и набиравшего силу после визита Вильгельма II в Лондон. В ходе визита германский император в публичных речах заговорил об англо-прусском братстве по оружию при Ватерлоо. Эту тему охотно подхватил Николай Павлович, хотя по пути он составил другой план разговора с великим князем:

 – Вы знаете, ваше высочество, в моей записке его величеству государю императору я высказался за дальнейшее усиление наших связей с Парижем.

 – Вот и французский посол Лабуне намедни в беседе со мной высказался в пользу визита французской эскадры в наши воды.

 С холодной рассудительностью каждый из них стал выражать свои мысли о политике, как будто это и было главным смыслом визита графа. Отвечая великому князю на его замечания, Николай Павлович напряжённо думал о том, как бы найти удобный момент, чтобы перейти к разговору о цели своего визита. Он догадывался, что хозяину известно, зачем он пожаловал. Михаил Николаевич действительно знал это, поскольку у него вчера вечером состоялся тяжёлый разговор с сыном. Поэтому он старался оттянуть предстоящий неприятный момент. Наконец, воспользовавшись небольшой паузой, граф, собравшись с силами, произнёс заготовленную им ранее фразу:

 – Ваше высочество, позвольте мне перейти к основному поводу, заставившему меня побеспокоить ваше высочество.

 – Да, граф, я слушаю, – холодно сказал великий князь, соображая, как бы ему ответить, чтобы не очень обидеть гостя.

 – Вчера меня посетил великий князь Михаил Михайлович и просил руки моей дочери Екатерины... – Граф сделал небольшую паузу, чтобы понять, какова будет реакция на его слова.

 Но хозяин, подобно египетскому сфинксу, не проронил ни слова. По его невозмутимому виду невозможно было догадаться, услышал ли он сказанное. От волнения горячая краска залила лицо Николая Павловича.

 – Моя жена и я не можем принять решения до тех пор, пока не будем знать мнения вашего высочества, – с волнением произнёс Игнатьев.

 Великий князь продолжал молчать. Николай Павлович вопросительно смотрел на него. Он понимал: не было никакого смысла что-либо добавлять к сказанному или уточнять.

 Наконец великий князь произнёс:

 – Видишь ли, граф, – прозвучавшая фраза и интонация, с которой она была сказана, не предвещали ничего хорошего, – ещё император Александр Благословенный издал указ, по которому великие князья могут жениться только на девушках коронованных семейств...

 Вновь повисла напряжённая пауза.

 – Я имел вчера продолжительный разговор с Михаилом, – медленно, будто поднимаясь в гору, проговорил князь. – Он заверял меня, что очень любит твою дочь. Но даже если я и дал бы согласие на их брак, император его аннулирует...

 У Игнатьева сдавило сердце. Он собрал свою волю в кулак, чтобы справиться с этой болью. Первым его желанием было – встать и, не прощаясь, покинуть великого князя и его дворец. Лишь длительный дипломатический опыт, превративший умение держать себя при любых обстоятельствах во вторую натуру, позволил ему с достоинством принять этот, пожалуй, самый тяжёлый удар судьбы.

 Много испытаний пришлось ему преодолеть, особенно в последние годы жизни. Со многим, что ему претило, пришлось примириться. Когда он узнал о взаимных глубоких чувствах Катеньки, в ком души не чаял, и великого князя Михаила, то первой мыслью, посетившей его, было: «Ну, слава Богу! За все искушения, наконец-то, судьба меня наградила!»… И вдруг всё рухнуло. Напрасными оказались мечты породниться с царской семьёй. Не будет больше его дочь блистать на великосветских балах. Потянется за ней шлейф сплетен и мифов, которые с такой охотой рождает петербургский свет.

 Бессмысленным было для него далее продолжать беседу с великим князем. Сухо простившись с ним, Игнатьев покинул дворец. Идя к экипажу, он не замечал начавшегося дождя. Его мысли были поглощены тем, как сообщить «любимой жинке» (так он часто в шутку называл Екатерину Леонидовну) и дорогой Катеньке о беседе с великим князем.

 «Что делать? Что делать?» – свербило у него в мозгу. Взглянув на поникшие от дождя вершины деревьев с мрачно блестевшими листьями, граф подумал: «Вот так же склоняет человека жестокая судьба. И как налетевший порой сильный ураган может сломать вершины этих деревьев или вырвать их с корнем, так и судьба расправляется с человеком».

 Ситуация с Катей оказалась ужаснее, чем случившееся когда-то с Машей, которая после постигшего её испытания увлеклась работой над мемуарами графа и постаралась забыть, что произошло у неё с Владимиром Шаховским. Николаю Павловичу с женой было хорошо известно, что Катя всегда была более впечатлительной, чем Маша.

 «Великий князь не изменял Кате, как этот прощелыга Шаховской, – билась мысль у графа. – Он по-настоящему её любит и, как человек чести, сделал ей предложение. Но как преодолеть возникшее препятствие?... Если нет благословения его родителей, а есть такой указ императора Александра I, то он не посмеет его нарушить. И что же делать бедным влюблённым?... Как я могу им помочь? … Если бы великий князь Михаил Николаевич был согласен дать благословение сыну, то я упросил бы государя разрешить их брак. А сейчас все мои действия будут бесполезными. Я ничего для них не смогу сделать… Бедная Катенька!... Как она справится с обрушившимся на неё страшным несчастьем?»

 При всей своей монархической убеждённости граф подумал о тайном венчании влюблённых. Однако он тут же отогнал эту мысль. Его порядочность и законопослушность взяли верх. И всё-таки в душе шевельнулось некое сомнение о членах царской династии: «Ведь мы все думали и думаем, что они глубоко религиозные, высоконравственные и умные люди. Но почему же тогда они не поймут, что нельзя идти против Бога, против любви? Почему себе разрешают даже греховную любовь, а другим, если находят неравным происхождение, не дают права соединять свои судьбы по любви в законном браке?... Почему мой крёстный мог позволить себе морганатический брак? Своим детям в этом браке дал княжеское достоинство, и почему-то весь свет спокойно воспринял это, как должное?... Значит, у нас действует принцип древнего Рима: «Quodlicetjovinonlicetbovi» (Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку)… Что делать? Что делать?... Как об этом сказать Катеньке? Ведь об её отношениях с великим князем знает весь Петербург. Некоторые старые знакомые даже прозрачно намекали мне о предстоящей свадьбе… И что же теперь делать?» – продолжал мучить его сознание этот вопрос.

 У него разболелась голова, обострились старые недуги: начали сильно слезиться глаза, нестерпимо заныла левая нога. Ещё в молодости во время показательных скачек в присутствии императора Николая I лошадь Игнатьева не смогла взять препятствие и при падении повредила ему ногу. Он связал появившиеся боли с только что закончившимся разговором с великим князем, а не с внезапным дождём и похолоданием.

 Природа не знала о несчастье графа Игнатьева. Осень уже вступала в свои права. Небо плотно затянули свинцовые тучи. Солнце надолго спряталось в них и будет иногда показываться на короткий период только зимой. С моря задул пронизывающий ветер. Здесь, в Северной Пальмире, метеозависимые люди болезненно реагируют на резкую перемену погоды. Это неожиданно почувствовал и Николай Павлович. Мрачное настроение усиливалось у него ещё и от хлюпающей под ногами лошадей воды в лужах, и от изредка попадавшихся одиноких прохожих, медленно бредущих под дождём.

 Входя к себе, он вытирал платком слезившиеся глаза. Жена, увидев его, сразу поняла, что случилось что-то непоправимое. С тревогой в голосе она спросила:

 – Коля, дорогой, что произошло?...

 У него не хватило сил сдержать душившие рыдания. Слёзы текли по его щекам. Срывающимся голосом он выдавил из себя:

 – Милая моя, я не знаю, что делать!

 – Что?... Что случилось?... – не выдержала Екатерина Леонидовна. И не дождавшись ответа, догадываясь о причине расстройства мужа, которого она таким не видела в течение всей их совместной жизни, потерянным голосом произнесла:

 – Он отказал?!...

 Николай Павлович был ещё не в силах говорить. Он пытался подобрать подходящие слова, чтобы хоть как-то смягчить удар, который может стать для неё потрясением.

 Понимая его состояние, жена подошла к нему и нежно обняла со словами:

 – Успокойся, Коля… Тебе нельзя так расстраиваться…

 Это проявление заботы и участия ещё больше взволновало Николая Павловича. Он попытался рассказать ей о своём визите, но вновь у него ничего не вышло. Екатерина Леонидовна поспешила найти настойку валерианы, разбавила её водой и дала выпить мужу. Наконец, немного успокоившись и собравшись с силами, граф произнёс:

 – Он заявил, что не может дать согласия, так как есть указ Александра I, который запрещает членам царской фамилии жениться на особах из некоронованных семейств…

 Если бы вдруг разразился гром, который бывает только по весне, то и он не произвёл бы такого эффекта на Екатерину Леонидовну, как это известие… Она не нашла, что сказать… Сидела, устремив взгляд в одну точку. Молчал и Николай Павлович. Оба думали об одном и том же: как подготовить к этому свою Катеньку, чтобы не нанести ей душевную травму. После продолжительной паузы графиня произнесла:

 – Знаешь, Коля, признаюсь тебе, у меня иногда появлялась мысль, что ничего у них не получится… Но я её тут же отгоняла.

 – И у меня тоже возникало нечто, похожее на сомнение... Я даже его не артикулировал... как и ты, старался избавиться от него, как от навязчивой идеи...

 – Но всё-таки, как великий князь не поймёт, что они любят друг друга?...

 – Ему, наверное, неизвестно, что такое любовь… Ему в своё время указали, на ком ему жениться, он и женился...

 – Но надо признать, с женой ему повезло...

 – Ты знаешь, кому по жизни везёт, – намекнул он на русскую пословицу. – Об этом наш народ и сказки сочинил...

 – С Катюшей я буду говорить, – решительно заявила графиня. – Думаю, я найду нужные слова, чтобы это известие её не подломило.

 – Да, пожалуй, ты это сделаешь лучше меня ... – согласился Николай Павлович.

 И вновь они замолчали. Каждый напряжённо думал о том, что делать в возникшей ситуации, чем помочь дочери и как уберечь её от инсинуаций и сплетен в свете, где непременно найдутся такие люди, кто с вожделением будет злословить и злорадствовать в отношении Кати и самого графа Игнатьева.

 – Я вот о чём подумала, – прервала молчание Екатерина Леонидовна, – почему судьба так сурово обходится с нашими доченьками? За что она им посылает такие испытания?... Ведь они такие добрые, такие милые… Мне их так жалко…

 В этот момент во всём мире для неё не существовало никого другого, кроме её «ненаглядных доченек». Её мысль была поглощена только их судьбой: «Что с ними будет?... Как им помочь найти своё счастье в жизни? – про себя задавалась она вопросом. – Ведь свет мстителен. Он не простит им их неудач в первой любви».

 Несмотря на то, что она напрягала всю свою волю, чтобы не расплакаться и не дать тем самым повода мужу для ещё большего расстройства, лицо графини покрылось пятнами, а в глазах выступили слёзы. В душе у неё полыхал настоящий пожар. Она поразилась тому, как страдания отразились на состоянии мужа: его нижняя губа дрожала, он то и дело вытирал платком слёзы, пытался что-то сказать, но никак не мог выговорить. Чувства умиления и нежности к нему нахлынули на Екатерину Леонидовну. Она взяла его руку, прижала её к своей щеке и прошептала:

 – Коля, и это испытание Всевышнего нам надо пережить достойно...

 – Но как его переживёт наша девочка?...

 Они помолчали.

 – Ты разреши мне говорить с ней об этом...

 – Да… я не смогу.

 – Попробую убедить её, что на этом жизнь не заканчивается. И прожить её надо, не потеряв своего достоинства.

 Мысли у неё с необычайной быстротой стали сменять одна другую: то она вспоминала Катеньку в раннем детстве, то ей грезилось, как они выбирают фасон её платья, в котором Катя должна явиться на приём к императрице, то вспоминала её впечатления после первого бала в Зимнем.

 – Наверное, мы что-то упустили с тобой в воспитании наших девочек? – вдруг призналась она.

 Эти слова подействовали странным образом на Николая Павловича. Он недоуменно посмотрел на жену и хотел что-то возразить. Но сделать это был ещё не в состоянии. Наконец, выдавил из себя:

 – Что же мы могли упустить?... Что же мы могли упустить? – бессознательно повторял он эти слова.

 – Я и сама не знаю, – растерянно сказала графиня. – Но думаю, что в чём-то и мы виноваты.

 Сознание своей вины не покидало Екатерину Леонидовну несколько дней. Все эти дни она трепетно ухаживала за мужем, который от перенесённого горя слёг. Он ничего не ел. Только иногда просил чаю.