+ + +
Дома, при отключённых от тепла батареях, его ждали почти до полуночи. Мальчик, одетый в зимнее пальтишко, беспокоился, подходил к матери, лежащей ничком, и теребил её:
− Тебе какое лекарство дать?
Но она, слабо двинув рукой, не отвечала.
Ещё он отправлялся в коридор, стучал в немую дверь Цицеры и прислушивался подолгу.
− Это я! – кричал он. − Откройте! У нас холодно… Вам дали тепло?..
Возвращаясь, Мальчик старался разговаривать с матерью − всё равно о чём, лишь бы она не молчала.
− Ложку в чайник ты бросала?.. Я её выловил.
Покачав коляску, он снова подходил к Евдокии.
− Мам, ты ещё не состарилась? – заботливо спрашивал он. − А когда ты умрёшь, тебе какой крест поставить? Я забыл… Помнишь, у тебя был большой живот? Ты рисовала настоящий крест, чтобы я запомнил надолго, а я теперь не знаю, какой…
Она выбралась из-под одеяла и села на постели, поёживаясь и вздрагивая:
– Не надо ставить, это ещё не старость. Несусветная стужа стоит − и всё…
Потом она попросила Мальчика:
− Попить мне принеси… Не бегом, хороший мой. Потихоньку.
Выпив кружку воды, Жена редактора и вовсе встала. Она укрыла Николеньку ещё одним одеялом и наказала Мальчику сидеть рядом с ним, а если младенец заплачет, рассказывать ему сказку или стихотворение. Одевшись теплее, она взяла пустое ведро и постояла перед дверью. Потом сказала сама себе:
− Ну, пойду, пока темно. Никто не увидит… Пойду.
С этим ведром Жена редактора отправилась на улицу − собирать в ночи куски смёрзшегося каменного угля во дворе котельной. Ей надо было всё же растопить титан, чтобы не простудить детей в такой холод, уже схвативший окна изнутри толстым льдом, подёрнутым инеем. А ворота котельной стояли как раз полуоткрытыми, она заметила это ещё днём.
В полной тишине Мальчик принялся ждать, когда младенец заплачет, но тот был спокоен. И Мальчик уселся за стол. Он стал придумывать сказку про что-нибудь тёплое и записывать её постепенно, печатными буквами: «Как мужик нашёл шубу…». Потом отыскал иглу с ниткой и, сшив бумажные листы, написал название очень крупно – «Гнига». Довольный собою, Мальчик заснул, уронив голову на стол. Он улыбался тому, что сказка продолжала складываться и во сне. Когда же он выпрямился от неудобства и потёр озябшие уши, то понял, что матери нет давным-давно.
− Ты только не плачь, − сказал он младшему брату, склонившись над ним, и тот заплакал. – Она скоро вернётся…
Но от болезни Жена редактора упала с ведром угля прямо в воротах котельной и всё никак не могла подняться с наледи, потому что было скользко. В кромешной тьме на неё набрела и подобрала с земли Великая Анна. Старуха подхватила тяжёлое ведро одною рукой, плечом же подталкивала Жену редактора в спину, чтобы той было легче ступать.
Когда они вошли, младенец надрывался в плаче, а охрипший Мальчик кричал в отчаянии:
– …За! Широкими! Морями!.. Не на небе! На! Земле! Жил старик!.. Жил! Жил! Жил! Старик... В одном селе!..
Сбросив грязные варежки, Евдокия сразу стала расстёгивать ворот своей куртки:
– Маленький плачет, потому что в одной груди у меня молоко плохое от воспаленья. Он не наедается.
Но Великая Анна её не слушала. Она была занята тем, что с треском выламывала ножку у поваленного стула, наступив на него ногой, и уже растапливала титан, не раздеваясь.
− Вот! Хорошо, бессонница меня из дома выгнала, − комкала она газету, чиркала спичкой, прижав коробок подбородком к плечу. – А сторож дрыхнет, как убитый. У него уголь воруют – спит! Работник...
Вскоре стужи в квартире стало меньше, с окон потекла талая вода. И старуха ушла – пообещала только, что завтра заглянет.
Кое-как покормив младенца, Евдокия обняла Мальчика, уже забравшегося в свою постель, и прилегла к нему сбоку, на край.
– У меня в глазах темно, – говорила она и утирала пот со лба. – Пожалей меня пожалуйста.
Мальчик быстро погладил её по голове, закутанной в платок, и попросил:
– Мама! Не наваливайся на меня. Мне плохо, ты мокрая… Иди на свою кровать. Спи там. Теперь тебе надо долго спать.