Авторское предисловие,
в котором рассказывается о заметках покойного историка Белозёрского и называются главные лица повествования
История, которую я пересказываю в этой повести, буквально подарена мне известным исследователем русской старины Андреем Николаевичем Белозёрским, родившимся в позапрошлом веке, в году 1893, при императоре Александре III, и прожившим большую, яркую и очень нелёгкую жизнь. Человек отличного здоровья, смерти он не чуял и в преклонном возрасте. Но, видно, когда тебе за восемьдесят, невольно ждёшь тот самый стук в дверь, что ни с каким другим не спутать. Заметил я, что мой старший друг раскладывает по стопкам да по кучкам всё то, чему необязательно оставаться в академическом архиве. И при случае раздаёт накопленное за долгую жизнь то в одни, то в другие руки.
Мне досталась толстая тетрадь в чёрном клеёнчатом переплёте и устное напутствие к ней: «Для научной работы это не годится. А у вас, мой юный Вальтер Скотт, может пойти в дело».
Долгие годы простояла дарёная тетрадь в дальнем углу книжного шкафа. Всё руки никак до неё не доходили, а даритель о ней не напоминал. Потом как-то незаметно, будто вышел прогуляться перед сном, Андрей Николаевич покинул сей мир. Моя молодость тоже ушла. До Вальтера Скотта я не дотянул, хотя сподобился стать автором нескольких книг.
Как-то в бесплодных поисках сюжета, уцелевшего от облав пишущей братии, заглянул в забытую тетрадь. И загорелся.
…В каждом из нас звучит колокол воспоминаний. Пока мы молоды и погружены с головой в шумную стихию жизни, звук его почти не слышен. Но вот усталость от прожитых лет и болезни заставляют нас искать покоя. И тогда колокол воспоминаний, ничем более не заглушаемый, начинает звучать в полную силу.
Воспоминания, как осенние листья, уносимые ветром: и радостно глазу от пестроты красок, и сердце грустит о былом, отлетающем всё дальше, дальше… И рука невольно тянется к чистому листу бумаги.
Чёрная тетрадь учёного историка содержала памятные записки, охватывающие, с перерывами, начальные лета ХХ столетия. Причём, примерно половина их, с первой страницы тетради, сделана была в короткий срок, судя по цвету чернил и одинаковому почерку, без следов спешки. По выходным данным год изготовления тетради - 1955. Значит, первая запись внесена не раньше. Последующие велись вплоть до тех дней, когда тетрадь перешла ко мне, то есть примерно 10 лет. Об этом свидетельствуют чернила разного цвета, перемежаемые карандашными строками, и, в конце, «шарик»; также возрастные изменения почерка стареющей руки (в последних строчках он ломкий, «дребезжащий»). В записках больше недоговоренного, чем сказанного - своеобразная приманка для развития сюжета, в какую хочешь сторону. Мне пришлось изрядно пошарить по хроникам тех, уже далёких, за вековой гранью, лет, чтобы связать субъективное с объективным; напрячь художественное воображение, дабы сухие записи превратить в повесть.
В тетрадь Белозёрского было вложено письмо, написанное на жёлтой, какой-то рыхлой бумаге (впоследствии выяснили - на тряпичной) не рукой нашего историка мелким почерком, с лихими завитушками некоторых буковок, как писали в пушкинскую пору. Но помечено оно было годом значительно более поздним. Значит, писал его человек немолодой, что и подтвердилось по прочтении этого послания. Автором, чья «кудрявая» подпись заверяла последний лист, был Владимир Андреевич Белозёрский, дед составителя записок, живший в 1802-1871 годах. Его фантомный образ, сошедший со старинного портрета маслом и усиленный письмом сыну, Николаю Владимировичу, также пополнил ряд основных действующих лиц повести. Здесь, среди последних, представляю вам Марию Александровну, называемую автором записок чаще всего матушкой. Испытываю соблазн назвать нескольких других, да ладно, в свой срок явятся на страницы книги сами и будут представлены Андреем Николаевичем Белозёрским, которому я по праву доверил вести повествование от своего имени.