Глава 1. Местоположение Маркова монастыря и расстояние его от городской черты...

Вемъ оубо, в истину вемъ, яко сия вся превосходящая вещь, требованих кратших слов, множайша же разума. Аз же составих, елико многох…

(Многогрешный Герасим Данилович, в предисловии к Острожской библии)

ГЛАВА 1

Местоположение Маркова монастыря и расстояние его от городской черты. – Дорога к монастырю. – Монастырская слободка и местность при въезде в монастырь. – Вид и расположение монастыря внутри его ограды. – Начальное основание монастыря Марком. – Время его основания. – Свидетельства об этом письменные, - современные и древние. – Переименование монастыря в протопопию. – Избрание протопопа Рыпинскаго в архиепископа полоцкого. – Заключение относительно его древности,  с присовокуплением отдельного мнения. – Взгляд на судьбу Маркова монастыря за двухлетний период его существования, т. е. от времени его восстановления в 1633-42 годах до возведения в степень архимандрии. – Имена и звания восстановителей.

Витебский Марков (или Марковский) Свято-Троицкий первоклассный мужской монастырь, находится на правом берегу реки Двины, вниз по ее течению, в расстоянии от городской черты верстах в двух. Из города в монастырь идут две дороги, - одна главная и общая, недалеко от берега, а другая вправо, под горой, так называемой Юрьевка, иначе Сосонники, или Елаги.

Дорога, которую отец Сергий называет главной и общей – это нынешние улицы Максима Горького и Буденного, которые раньше были одной улицей Старо-Монастырской и в описываемые времена не разделялись железной дорогой. Интересно, что некоторое время после революции эта улица носила название Ленинский проспект. Другая дорога – это современная улица Карла Маркса, а ранее – Ново-Монастырская. В Юрьевке, Елагах или Сосонниках легко угадывается  Юрьева горка.

В весеннюю же и летнюю пору, особенно в хорошую попутную погоду весьма удобно и приятно отправиться в монастырь по реке Двине на лодках и лайбах. Последний путь избирается, по большей части, богомольцами во время праздников монастырских, а также отправляющимися к монастырю для загородных прогулок.

 В последнем отношении близ монастырская местность, действительно, представляет в себе много привлекательного для любителей природы своими рощами, пригорками, рвами, ручейками и окрестными видами природы и, между ними живописно размещенными помещичьими усадьбами, такова, например, особенно усадьба, принадлежащая г. Гернгросс, которая, с великолепной и огромной рощей, находится в полугорье, на другой стороне реки, прямо противу монастыря, и представляется живою картиною. Наконец, наружный вид самого монастыря с куполами своих храмов и разнообразными зданиями также может удовлетворить любой художественный вкус и, с тем вместе, произвести на душу всякого то внутреннее впечатление и действие, от которых, естественно, приятность прогулки может соединиться с полезным делом посещения самой обители; особливо при внезапно раздавшемся монастырском благовесте.

Мы с вами, читатели, приближаемся к монастырю не речным путем и не в компании сейчас представленных посетителей его. Мы идем от городской черты общею главною дорогою. Будем же внимательны. Вот, мы уже не более, как в полуверсте от ограды монастырской, и здесь же встречается нам с левой стороны довольно большая деревня. Общеупотребительное название ее – монастырская слободка, что, очевидно, произошло от того, что она находится близ монастыря, и в ней время от времени поселялись со своими семействами, состоявшие в монастырском штате служители. Но называется она собственно: Марковской слободой или Марковщиной.

Если быть совсем точным, то Маркова слобода принадлежала монастырю всегда, с момента его возрождения в XVIIвеке, как часть фундуша (пожертвования) сделанного в пользу монастыря его учредителями. Сначала, до секуляризации, на правах «вечистой» (вечной) собственности, а после в ней жили штатные служители монастыря, монастырем же и избранные из своих бывших крепостных. Секуляризацией назывался процесс отторжения у церкви земель и крепостных крестьян взамен на денежное содержание от государства.

С поворотом от этой слободки вправо, мы должны вступить на мостик, перекинутый через протекающий ручей. На месте этого моста, в недавнее время, была плотина с двумя, недалеко одна от другой, небольшими мельницами.[1] Следы мельничного устройства видны и теперь в оставшихся около самого мостика нескольких покривленных сваях и спавших с них, полузасыпанных илом, перекладинах и срубных бревнах. Стоящее влево, в нескольких саженях от мостика здание не заслуживает нашего внимания; это жидовская корчма. [2]

К сожалению, ручей, носивший название Лопатин и ныне текущий под землей в коллекторе, был полноводным и способным вращать мельничные колеса только весной и после больших дождей. В остальное время мельницы простаивали.

Через несколько сажень от сейчас сказанного мостика, к левой стороне, начинается ряд значительных возвышенностей, разделенных овражками. Все эти возвышенности носят особые народные названия. Та, на которой расположен самый монастырь, называется: Троицкой горой; из остальных же двух одна называется Немцевой, а другая – Ивановой; или же обе вместе горой под Иваном. Происхождение этих названий объясняется следующим: 1) название горы Троицкой, очевидно, взято от самого монастыря Свято-Троицкого, или в частности, от главного храма во имя Святой Троицы. 2) Гора Немцева получила название свое от находящейся на ней могилы, где похоронена немка, из фамилии Петерсон, бывшая в замужестве за Тепловым – адъютантом при Виртембергском герцоге Александре (бывшем генерал-губернаторе Белоруссии до 1812 г.); 3) Название же горы под Иваном ведется по преданию народному, на том основании, что тут, будто бы, была в древние времена  церковь во имя Иоанна.  

На одну из этих гор невольно обращается взор и внимание всякого. На самой вышке ее, как задумчиво-угрюмый страж, озирающий всех проходящих, стоит неоштукатуренный кирпичный, обросший по местам мхом, квадратный пирамидальный обелиск, имеющий в окружности основания 20 аршин и вышину 12. Он служит надгробным памятником[3].

За этим памятником дорога раздваивается; по той, что отделяется вправо, обыкновенно отправляются в экипажах, где они и въезжают в монастырские северные ворота; а пешеходы проходят прямой ближайшей дорогой в ворота восточные, мимо находящейся вне монастырской ограды деревянной Николаевской церкви. Этими последними воротами войдем и мы в монастырь.

Вот перед нами ровная площадь монастырского двора; на ней расположены церковные и жилые здания и разные службы следующим образом: на самой почти середине находится главная монастырская деревянная церковь во имя Св. Живоначальной Троицы, а к южной стороне от нее – еще две каменные церкви, под одной кровлей. На западной стороне, против самого входа в главную Троицкую церковь, стоит двухэтажный каменный корпус для помещения настоятеля, братии и прочих живущих в монастыре. Начиная с юго-западного угла по всей южной стороне идут с небольшим промежутком разные каменные строения, а между ними высится колокольня с проездными в ней воротами; по восточной стороне также тянется ряд каменных строений, так что весь почти монастырский двор заключен между зданий. Только с северной стороны и отчасти южной видится каменная ограда. Внутри того же монастырского двора, начиная от алтаря Троицкой церкви, находится множество могильных памятников, обсаженных небольшим и редким березником.

Таков Марков монастырь в настоящем его виде, по местоположению и внешнему устройству и расположению, с окружающими его местностями. Но, при таком наглядном внешнеописательном очерке настоящего положения и вида монастыря, у вас, читатели, без сомнения, давно уже лежат на сердце и уме следующие вопросы: кто же и когда положил самое первое основание Маркову монастырю? От кого и почему получил он название Маркова? Какова вообще была судьба его в прошедшем? и пр. т.п. Чтобы отвечать на все эти и подобные вопросы, нужно обратиться к далеко минувшим временам и преданиям старины глубокой. Мы говорим так не для одной только фразы. Начало основания Маркова монастыря[4], действительно, относится к весьма давним временам, и сведения об этом сохранились в предании народном, и то самые краткие.

Предание это носит характер общих о подобных событиях и фактах, сказаний; а именно, является какое-либо лицо с аскетическим направлением, и, по ревности о душевном спасении и в подражание древним великим пустынникам и подвижникам, избирает себе уединенное место; устрояет, по мере возможности и по преимуществу своими руками, небольшую часовню и начинает свои посильные уединенные подвиги, сообразно своему призванию. Слух о подобной жизни, само собою, не замедляет доходить до других, из коих некоторые избранники поступают в сожительство с отшельником; и таким образом учреждается нечто в роде скита или пустыни.

Так точно и свидетельствует предание о некоем Марке, имевшем собственный владетельный участок той самой земли, которая состоит теперь под монастырем, получившим от имени его название Маркова или Марковского. Этот Марк (Марко), по словам предания, для уединенных своих благочестивых подвигов, устроил в самом начале часовню (молельню), а потом, когда стали приходить к нему некоторые на время, а другие на постоянное сожительство, и слух об их подвижнической жизни распространился между окрестными жителями, и особливо ближайшими витебскими гражданами, то у многих из последних родилось благочестивое усердие построить  на месте часовни церковь и общежительные келии.

Когда же именно жил Марк и в каком собственно году вступил в подвиг отшельничества, предание не говорит ничего. Соображаясь с общими историческими повествованиями об особенном проявлении в нашем православном отечестве аскетического характера жизни в XIII, XIVи XVвеках, позволительно думать, что основание Маркова монастыря относится ко временам близким к сему периоду; ибо известно, что в XIVв. основано 80 монастырей и в XV70.[5] Подлинное же имя основателя, живущее в памяти народной, несомненно свидетельствуется занесением его в монастырский Синодик, в котором Марк назван монахом и поставлен во главе благочестивых основателей и ктиторов обители. Равно и самое предание не нами первыми вносится на страницы повествования. О нем говорит, хотя совершенно кратко, в своих исторических сведениях о Белоруссии, г. Без-Корнилович, который называет отшельника Марка Зимянином.[6] Слово «Зимянин» напрасно написано с прописной буквы. Это не фамилия, и даже не прозвище. Земянами в наших краях в то время называли землевладельцев. В местных же губернских ведомостях за 1858 год настоящее предание изложено так же, как и у нас; причем автор последней статьи, говоря о построении, вместо часовни, церкви и общежительных келий, называет первую обширною и великолепною в чем ссылается на архив Маркова монастыря.[7] Сей автор присовокупляет, что на содержание иноков тогда же отведены были земли и сделано много вкладов. Сколько ни кратки и в то же время ни неопределенны эти сведения, ибо в них не говорится, кем, чьи и в каком количестве отведены были земли в пользу иноков, и от кого именно были сделаны вклады, и какое наименование носила первоустроенная обширная и великолепная церковь, и где именно она находилась, но во всяком случае нам дороги и такие данные, в верности которых, со стороны автора мы не имеем ни оснований, ни повода сомневаться. Напротив, эти данные дают нам право высказать свои некоторые соображения по поводу преждеупомянутых предмонастырских возвышенностей, из коих одна называется в народе Немцевой, а другая – Ивановой, или же иначе обе вместе носят одно древнейшее название горы под Иваном. Это последнее название достаточно характеристично, чтобы вывести из него заключение о наименовании первоначальной церкви на следующих основаниях: во-первых, определять местности по именам церквей было самым общим обычаем у наших предков (обычай этот и теперь сохраняется повсеместно); во-вторых, называть храмы личными именами святых также было в частом употреблении; в-третьих, посвящение первого храма в новоустроенной обители имени св. Иоанна, т. е. либо Иоанна Крестителя, или Иоанна Богослова, или Иоанна Златоустского, также могло быть особенно прилично и знаменательно, так как все эти святые угодники явили в себе три главных добродетели иночества; в-четвертых, из дошедших до нас актов мы узнаем, что еще триста лет тому назад, именно в 1552 году, в Витебске находилось более 10 церквей, из коих были посвященые Иоанну Богослову и Иоанну Златоустскому, следовательно особенное почитание имен этих святых в то время не подлежит сомнению; в-пятых, в тех же книгах упоминается еще об одной церкви неизвестной, и затем говорится «инших церквей в месте не мало нижли ку ним людей земли и нада я нет». [8] Наконец, в фундушевой записной жалованной грамоте (как увидим ниже), данной Маркову монастырю восстановителем его князем Львом Самуилом Огинским (в 1633-1642), говорится, между прочим, что в купленном им для монастыря у пана Яна Киселя имении первие сего церковь через пана Киселя поставлена была. На основании всего этого, мы дозволяем себе полагать, что на описываемом месте, т. е. на горе под Иваном, была вероятнее всего церковь во имя Иоанна, существовавшая в гораздо давнейшие времена до покупки Огинским имения у Киселя и относившаяся прежде к монастырю, а затем обращенная в приходскую, как сейчас увидим из следующих обстоятельств.

С течением времени, учредившееся марковское общежитие, неведомо по каким причинам, уничтожилось; а церковь обращена в приходскую; монастырские же земли и имущество поступили на содержание церковного причта. От бывшего монастыря собственно осталось одно лишь имя его основателя Марка; так как образовавшийся приход не переставал называться Марковым, подобно тому, как доселе близ монастырская слобода называется марковскою, или марковщиной. О таком переименовании Маркова монастыря в приход, и именно в протопопию, свидетельствуют исторические акты. Так король Стефан Баторий в своей жалованной грамоте настоятелю сего прихода Феофану Рипинскому на сан полоцкого архиепископа называет его Марковским протопопом.[9] А как грамота эта дана была в 1576 году, то, принимая во внимание более или менее продолжительное существование монастыря во всех вышеизложенных видах переходящего его состояния, от начала основания до переименования в протопопию, мы тем более в праве подтвердить наше мнение, что основание Маркова монастыря должно восходить, по крайней мере, к концу XVвека. С другой стороны, на том основании, что Марков монастырь был переименован не в простой приход, а в протопопию, и что настоятель его по именной королевской грамоте избирается прямо в сан архиепископа, справедливо утверждать, что Марков монастырь, несмотря на свое упразднение, занимал почетное место в ряду иерархической администрации, в глазах общества. Все это, очевидно, также свидетельствует о долговременном существовании монастыря: ибо приобресть такое значение само собою нужно было время и время.[10] Не это ли самое его значение и было причиною, что в самый разгар страшнейших притеснений против всех православных монастырей и церквей, в Витебске и Полоцке, и в том числе против Маркова монастыря, нашлись усердные избранники, которые своим достоянием восстановили этот монастырь и обеспечили его на все последующее время и средствами и формальными  документами, при помощи коих он просуществовал до самого его преобразования в настоящий вид, т. е. до начала нынешнего столетия.

Здесь самое место снова вступить в повествование и комментатору. К величайшему сожалению, отец Сергий заблуждался по поводу Феофана Рипинского, который действительно был Марковским протопопом, но протопопия эта находилась не под Витебском, а под Ошмянами, откуда Рипинский и был родом.

Второе замечание касается времени основания обители. Первое упоминание о монастыре в окрестностях Витебска датируется 1298 годом. Находится оно в письме рижского магистрата к Витебскому князю, где ратманы жалуются ему на различные притеснения рижских купцов на витебской земле. В том числе в письме написано следующее: «Поклон от ратманов рижских и от всех горожан ко князю витебскому Михаилу. И ныне пришли пред нас наши горожане и то нам поведали с великою жалобою: которые были зимусь (прошлой зимой)с тобою в Витебске, как ты еси товар у них отнял силою и неправдою. То было и первое: был у тебя один детина, наш горожанин, иногды (прежде)не бывал у вас; тогда рать была литовская под городом, он же хотел в рать (к литовцам)итти — девки купить, и взял мець (мечь)с собою, по нашей пошлине (обычаю). Тогда идя путем, заблудил к монастыреви, и выскочивша 3 чернеца, же четвертый человк иный с ними, ту его, емъше, били и рвали, и мечь вызетили(отняли)силою у него.И потом, княже, ты на другой день ем его, оковал еси и держал его еси до тогоже дня, а товара еси отъял на 3 берковьскы (берковца,  берковец— весовая единица в 10 пудов)воску».

Письмо это было опубликовано в 1883 году А.П. Сапуновым в первом томе «Витебской старины». Ранее публиковалось И.И Срезневским в «Дополнениях к общему повременному обозрению древних памятников русского письма и языка» // Известия Императорской Академии наук по Отделению русского языка и словесности. Т. 10. Вып. 6. СПб., 1861. Стлб. 633-636. Хранится, написанный на пергаменте,  документ в Латвийском государственном историческом архиве в Риге: Latvijas Valsts vēstures arhīvs. F. 673. № 11.

Жалоба ратманов содержит явную недомолвку или ложь: непонятно, чем вызвано нападение на детину монахов. Скорее всего, каким-то насилием с его стороны. Например, девок он хотел не купить, а взять силой с помощью меча, причем не у литовцев, а из принадлежащих  монастырю крестьян. Кстати, и князь Михаил Константинович отреагировал на это событие однозначно, оковав и заточив детину. Но для нас важно не это, а сам факт упоминания монастыря «под городом», который к этому времени уже существовал и был населен.

Этот двухсотлетний период тяжелого испытания для православия, на всем пространстве местного края, известен, конечно, всякому. В частности же, что должен был вынести на себе наш город Витебск, тем более небезызвестно каждому местному жителю, даже из уст дедов и прадедов. Когда же совершилось вызванное справедливым мщением убиение в Витебске полоцкого униатского архиепископа Иосафата Кунцевича, тогда, декретами короля Сигизмунда IIIи сеймовыми конституциями, некоторые из православных церквей в Витебске и Полоцке разрушены, другие запечатаны, а иные обращены на унию; строить же новые православные церкви запрещено было строжайше. Мог ли избежать той или другой участи и Марков монастырь, хотя уже состоявший, как мы видели, в эту пору в качестве прихода, но с титлом протопопии? Напротив, не одна ли память о его древности и значении в глазах православных всего более могла возбудить против него особенную неприязненность тогдашних поборников унии, и в особенности сынов Лойолы? Но Провидению угодно было, как заметил один из упомянутых нами прежде повествователей о Марковом монастыре, чтобы в том самом месте, к которому, вероятно, более всего относилась правительственная строгость запрещений, восстановлена была православная обитель, в которой бы гонимые за веру предков находили себе убежище и духовное утешение, а отступники веры видели бы постоянное себе обличение, а все прочие, более или менее колебавшиеся, находили бы удержание от падения.[11] В самом деле, не достаточно ли теперь произнести лишь одни фамилии восстановителей Маркова монастыря, чтобы убедиться в видимом действии здесь Промысла Божия? Кто и где теперь потомки этих фамилий? Не в том ли чуждом и по вере, и по отчизне стане, под знамя которого при самом начале унии не замедлили явиться весьма многие древнерусские православные роды князей и дворян? Доказательство увидим ниже, где даже сын одного из основателей – князя Огинского – хотя и подтвердил во всей силе все дарственные записи отца своего, но был уже сам в латинстве. С другой стороны, подобное избранничество восстановителей монастыря ясно уже из того, что король Сигизмунд IIIтолько и мог дозволить это дело князю Льву Огинскому, и именно в уважение и награду его великих заслуг, оказанных им в звании воеводы, в войне поляков с Москвою. Иначе, тот же самый король, только что пред сим изданными своими декретами, под смертной казнью запретил не только строить в Витебске православные церкви, но и быть последователем православной церкви. Наконец, замечательно и то, что эти восстановители были не из местных жителей и владетелей; так что для обеспечения монастыря они должны были купить два близмонастырских населенных имения с землями и разными угодьями – Марково и Шидловщину – у владельцев Ивана Киселя Добросельского и Мартина Шидловского. Вот подлинные имена этих деятелей литовско-русских вельмож: первый – Оршанский тиун, князь Лев Самуил Богданович Огинский, второй – судья земский Брацлавский, пан Севастиан Мирский.[12] Они исходатайствовав у короля Сигизмунда привилегию на право восстановления монастыря, построили в нем в 1633 году своим иждивением деревянную церковь и монастырские кельи; а в 1638 г. наделили монастырь вышесказанными купленными имениями. Имя первого из восстановителей, князя Самуила, записано в синодике монастырском рядом с иноком Марком; а затем вписаны имена его отца Богдана и супруги Софии. Князь Лев Самуил был также основателем (в 1637 г.) полоцкого православного Богоявленского монастыря, а отец его Богдан и мать Раина, урожденная Воловичева, основали православный монастырь Кронский; в этом последнем и до днесь находятся гробы из всех, т. е. отца и матери, и сына с женой, из древней фамилии князей Огинских. Да будут же благословенны и для всех нас потомков имена сих приснопамятных избранников в деле укоренения веры и благочестия в сердцах православных предков наших. И да послужит память об их деяниях для всего потомственного рода из фамилии Огинских постоянным напоминанием об их измене вере отцов своих.

Вот еще две неточности в старинном тексте. Во-первых, Огинские были как раз из местных владетелей, им принадлежали имения Микулино и Лиозно в Витебском воеводстве, а в Витебске земля и дом, упоминаемые в документе 1627 года. По всей видимости, Марковщину они выкупили потому, что когда-то именно здесь находился древний возрождаемый ими монастырь. В Национальном историческом архиве Беларуси (далее – НИАБ) сохранился черновик документа, свидетельствующего о могиле Марка – основателя монастыря, находившейся в XVIIIвеке на его территории.

Вторая неточность связана с именем Севастьяна Мирского, основавшего полоцкий Богоявленский монастырь, но никакого отношения не имевшего к Витебскому Маркову. В свою очередь и князь Лев Самуил Огинский не строил монастырь в Полоцке, а возродил Витебский.

Вот текст показания о могиле Марка. Фонд 2548, опись 1, дело 26, лист. 25 и 25 оборот:

Я, Викентий Крупенин, дворянин повета Витебскаго,  отставной от Армии войск Российских вахмистр чиню ведомо и явно объявляю кому бы о том ведать надлежало сим моим добровольным ни под каким видом ненарушимым свидетельским документом Степану и Григорию Рогожинским выданным и служащим в том, что я вышеименованный, обучаясь у витебских езуитов, во время бытности префектов Келбши и Пржестржельскаго, а профессоров тогда бывших Вальфарба, Лещинскаго, Воббы и Мирскаго, а учителей Иващиц, Есиповича, Климовича и Заленскаго, что было еще во время Польши лет тому назад тридцать с лишком и ходя с одним для прогулки с теми же выше именованными Префектами и Профессорами равно и учителями в бытность там игуменом Польчинскаго по лесам и прощам Маркового монастыря, близ Витебска лежащего, случилось мне видеть не раз, что и вкоренилось до сего дни в память, что при стоящей доныне церкви деревянной под именем Святого Николая находилась на пригорке близ той церкви на кладбищах большая вымурованная каменная старинная надгробница, у которой сбоку с одной стороны была надпись сими словами по-польски: «Здесь похоронен Марко мещанин витебский, а фундатор сей земли при Зверинце названном, от которого имя взято Маркова монастыря, (далее неразборчиво)»,  года мца и числа не упомню, а затем по истинной справедливости без нарушения совести отдавая свидетельское письмо вышеупомянутым Рогозинским в каждом суде о вышесказанной надписи присягою утвердить обязуюсь естьли нужда будет и в этом выдал сей свидетельский документ с подписью собственной моей руки и господ свидетелей дал в Витебске 1803-го года мца февраля 18-го дня. На подлинном  подписано так Викентий Крупенин дворянин витебскаго повета вахмистр войск Российских. – прошенный за свидетеля от Г-на Викентия Крупскаго к таковому свидетельству подписуюсь Иосиф Микоша капитан прошенный за свидетеля от Г-на Викентия Крупскаго лично и дачею руки к сему документу выданному Степану и Григорию Рогозинским по силе права подписуюсь Викентий Садко коллежский регистратор и бывший заседатель Витебскаго повета – Свидетелем прошенный подписует Виктор Банецъкий.

1803-го года мца февраля 23 дня пред судом Земским Витебскаго повета … лично Г-н Викентий Крупенин вахмистр отставной, таковой свидетельской документ Рагозинским выданный для записи в актовые книги.

                Гробница видна и на рисунке из альбома Д. М. Струкова и на фотографии рядом с алтарем Николаевской церкви, приведенными выше.

                Теперь обратимся к земельным участкам, купленным Огинскими для монастыря. Первый из них – Шидловщина– находился там, где сейчас расположен район под названием ДСК. Земля эта до того как стать владением монастыря в XVIIвеке принадлежала Мартину Шидловскому, давшему ей свое имя. Об этом свидетельствует купчая, опубликованная в 26 выпуске «Историко-юридических материалов, извлеченных из актовых книг губерний Витебской и Могилевской, хранящихся в центральном архиве в Витебске, и изданных под редакцией и. д. архивариуса сего архива, М. Веревкина» в 1895 году (далее – ИЮМ-26) на с. 436-437. Там написано: «1632 года Мая 7 составлена купчая, по коей Витебского воеводства земянка Елена Ильинична Хлусович урожденная Чаплич продала сего ж воеводства земянину Мартину Шидловскому, зятю своему, и его жене, а дочери своей, Марине, урожденной Гаевской, и сыну своему, Петру Гаевскому, и его жене Марине, урожденной Подвинской, за 900 коп грошей Литовских, вышеназванное имение Марково со всеми прынадлежностями, имеющее такое положение: одным боком почавши, у верх Двины от ручья Крутовца, теды вниз рекою Двиною аж до кгрунтов пана Сымона Липского Дубровских, до ручья Черменца, а Черменцом вверх аж до кгрунтов его милости пана Самуэля Старосельского, судьи земского Витебского, Попрадушинских, Езовневских и од купли, то ест, его мл. пана Дудиное Марковское, аж до того Крутовца ручья, на мене (продавщицу), Гелену Чапличову, по смерти отца моего, пана Или Якубовича Чаплича, правом прырожоным спалое».

Ручей Червенец, упомянутый в купчей,  до сих пор несет свои воды из заказника «Дымовщина» и впадает в Двину у речного порта. Он отделял Шидловщину от владений помещиков Липских с деревнями Дуброва и Плисы. Первая из них теперь называется Орехово и вошла в городскую черту в качестве улицы Ореховской. Интересно, что до тех пор пока в урочище возле деревни росли дубы, она называлась Дуброва, когда дубы вырубили, вместо них выросла лещина, и деревня стала называться Орехово. Вторая деревня – Плисы - исчезла с лица земли, о ней напоминает лишь большая поляна и пруд на западной окраине ботанического заказника «Чёртова борода», у самой кольцевой дороги.

Ручью Крутовцу не повезло. Он начинался в нынешнем сквере возле дворца культуры «Первомайский» (бывший ДК «Витебскдрев»), почти у самого перекрестка улиц М. Горького и 39-й Армии и тек в глубоком овраге к Двине. Сейчас овраг засыпан, а ручей выходит из коллектора под южным углом ограды Витебской ТЭЦ. Ручей Крутовец отделял владения монастыря от имения помещицы Левицкой Езовнево или Язовнево, о существовании которого напоминает окраинная улица Евзневская. С восточной стороны Язовнево граничило уже не с фольварком, а с основными монастырскими землями, границей которыми служил Пилипов овраг с текущим в нем ручьем. Сейчас через него переброшен путепровод, а вдоль оврага идет заброшенная ветка железной дороги. Ручей же, вытекая из коллектора, по-прежнему впадает в Двину. Таким образом, имение Левицкой вклинивалось в земли монастыря, отделяя территорию нынешнего района ДСК от Марковщины.

Из этого документа следует, что до 1632 года имение называлось Марково и принадлежало Елене Ильиничне Хлусович, а до этого ее отцу Илье Якубовичу Чапличу. Проданное родственным семьям Гаевских и Шидловских имение было разделено между ними. После чего одна часть стала называться Гаевщиной (а именно так называлась еще в XVIIIвеке деревня Загорье, в 1991 году вошедшая в состав города в качестве улицы Загорской). Нужно сказать, что и Гаевщина более чем через 80 лет, а именно в 1713 году стала собственностью монастыря. Южная же часть имения стала называться Шидловщиной и вскоре была продана Самуилу Огинскому, о чем сохранилась соответствующая запись в том же томе ИЮМ-26 на с. 436.

Вот она:  «1641 года Февраля 3-го в Маркове составлена, а Октября 15 явлена, купчая, по коей Витебского воеводства земянин Мартин Шидловский и его жена Марина урожденная Гаевская продали Троцкому тивуну Самуилу Огинскому и жене его Софье урожденной Белевич, за 1000 коп грошей литовских, «имение свое вечистое, названное Марково, о воеводстве Витебском лежачое … з двором, з будованем дворным и гуменным, с пашнею дворною, с огороды овощовыми и хмелевыми, з сады, з садищами, с подданными оселыми и пустовщизнами, с поли оремыми и неоремыми, погнойными и залеглыми, с боры, гаи, дубровами, з лесы, старынами и моложами, з саножатами, з реки и речыщами, ова згола всим на все» … с правом, между прочим, и «на церковь и фалу Божю записат … а подданных садит, судит, радит, винных бы и на горле карат».

До того как стать владельцем Щидловщины, Лев Самуил Огинский в 1638 году приобрел еще одно близлежащее имение. В НИАБе  в фонде № 2548, в деле № 26 сохранился соответствующий документ, написанный на польском языке и заверенный печатями. Вот перевод его части: «Выпись из книг Земских Витебского воеводства Тысяча Шестьсот тридцать Осмаго Генваря Двудесятого дня [20 янв. 1638 г.] «Я, Ян Михайлович Кисель Добросельский и Загорянский, и я, Зофья Пипчанка Янова Киселева, земяне Его Королевского Величества Воеводства Витебскаго свидетельствуем сим нашим добровольным вечно продажным листом, что купленое нами имение вечным правом у землян Его Королевского Величества Воеводства Витебского Господ Крыштофора Орзоловского и жены его Зофии Хлусовичовны, названное Марковское и с прикуплею Гришковского лежащее в Витебском Воеводстве за рекою  Двиною вниз оной над самою тою Рекою Двиною с обеих сторон между землями Господина Самуила Старосельского Судьи Земскаго Витебскаго, Марковских и Езовневских, с третьей стороны Мещан Витебских, а с четвертой стороны до конца, стоящего на сенокосе, прозываемом Боярце, от того конца в Рокиту, от Рокиты в ручей Лопатин, тым ручаем Лопатиным до реки, … продали имение наше вечно и безспорно со двором, в котором сами пробывали с Церковью новопостроенною … за верную в руки наши отданную сумму восемьсот коп грошей литовских вельможному его милости пану Самуилу Огинскому Тивуну Гродскому и жене его Софии Белевичовне Огинский Тивуновой Гродской».

Здесь для нас важен, во-первых, сам факт продажи имения с уже известным нам названием Марковское Самуилу Огинскому. В состав его входили земли, на которых сейчас находятся ОАО «КИМ», ОАО «Комбинат шелковых тканей» и ОАО «Витебские ковры», лежащие вдоль улицы М. Горького.

Во-вторых, интересно упоминание земель судьи Самуила Старосельского, граничащих с имением Марковское. Они названы Езовневскими и Марковскими. Это земли, в XIXвеке принадлежавшие помещице Левицкой и вклинивавшиеся в земли монастыря, на сегодняшний день территория Витебской ТЭЦ и Витебской городской центральной клинической больницей (бывшая 2-я горбольница). То есть все три имения, принадлежащие разным людям, включающие часть нынешнего города от речного порта до КИМа, имели одинаковое название от имени некоего Марка. Легко предположить, что когда-то они составляли одно поместье и принадлежали одному лицу, но впоследствии раздробились. Кстати, часть этого процесса дробления мы будем наблюдать прямо сейчас, в следующем абзаце нашего исследования.

В этом же документе из НИАБа сказано, что имение, проданное Яном Киселем и его супругой чете Огинских, ранее принадлежало Крыштофору Орзоловскому и жене его Зофии Хлусовичовне. Вот еще один документ из ИЮМ-24, с. 501-502: «1632 г. Апреля 1 составлена, а 1634 г. Июня 30 явлена уступочная запись, по коей Витебского воеводства земяне Галена Клиничовна Чапличовна и Петр Кгаевский, выдавая замуж – первая дочь свою, а второй сестру свою, Софью Хлусович за земянина Витебского воеводства Христофора Оржиловского, уступили им в приданное, лежащее в Витебском воеводстве имение Марково з двором над ручьем Пилиповым, ново побудованым» …

Действующие в этом документе Галена Клиничовна Чапличовна и Петр Кгаевский не кто иные как Елена Ильинична Хлусович, урожденная Чаплич, и ее сын Петр Гаевский из документа о продаже земли на территории нынешнего ДСК – Гаевщины и Шидловщины. Некоторая интрига создана тем, что Галина Ильинична была дважды замужем. От одного брака у неё дети Петр Гаевский и Марина, вышедшая замуж за Шидловского, от второго – Софья Хлусович, ставшая женой Орзоловского. Все это значит, что земли Марковщины ранее принадлежали Чапличам. Интересно было бы найти среди их предков Марка, который, как известно, является легендарным основателем Маркова монастыря.

Пока же вернемся к Самуилу Огинскому, который, кстати, является пращуром известного композитора Михала Клеофаса Огинского, автора известного полонеза. Приобретя указанные выше участки, он в 1642 году передал их возрожденному им Маркову монастырю. Об этом свидетельствует фудушевая запись, опубликованная А. П. Сапуновым в первом томе «Витебской старины».

С этого времени судьбы интересующего нас района города непосредственно связаны с историей монастыря. Люди, жившие здесь, сначала были его крепостными, после секуляризации – его служителями. Большинство из них крестилось, венчалось и отпевалось в церквях монастыря, дети учились в монастырской школе, осваивали профессии в монастырских мастерских, среди которых были: живописная и золотильная, столярная и токарная, сапожная и портняжная, а также кузница. И жизнь их не была столь печальной, как живописали нам школьные учебники о монастырских крестьянах времен крепостного права. Вот письмо бывших монастырских крестьян, после секуляризации ставших государственными, хранящееся в НИАБе, фонд 2548, опись 1, дело 102, листы 47-51оборот:

В Городецкое окружное Управление государственных имуществ

Господину Городецкому окружному начальнику и кавалеру Илье Григорьевичу Голощапову

Казенного имения Шидловщины волостного старосты и крестьян

Прошение

Известились мы, что от высшего начальства назначено имение Шидловщина вместе с нами к отдаче по торгам в арендное шестилетнее содержание с экономического термина сего года. Так как за недавним поступлением сего имения в казенное ведомство не только высшему нашему начальству, но даже ближайшему губернскому и Вашему высокоблагородию в подробности не известно ни количество, ни качество запашек и обрабатываемой нами земли, ни наш крестьянский быт, ни способы по коим прежде сего мы пропитывались, уплачивали казенные подати, ни то какие мы отбывали службы и пригоны Маркову монастырю, во владении коего сие имение состояло, ни те льготы и пособия от монастыря, кои он нам оказывал по усмотрению наших необходимых нужд и затруднений в прожитии, и коими мы ни в какой мере не надеемся пользоваться, ежели поступим в арендное содержание; то осмеливаемся пред Вашим Высокородием изъяснить все сие, нижайше предлагая, как ближайшему начальству, на благорассмотрение.

1. Земля, занимаемая нами под усадьбы и огороды, вообще частью песчаная, частью подзолистая и именно такового свойства, что при всем унавоживании и удобрении редкий год приносит какой-либо прибыток в урожае, самой картофели урожай весьма скуден и нередко без всякого прибытка и как оную так и прочие овощи за неспособностью земли в произращении оных, мы большею частью приобретаем не дешево в городе Витебске. Пашенная земля наша еще гораздо худшего свойства, тоже песчаная и подзолистая, к удобрению коей самый навоз мало приносит пользы и только на один год.

2. Каждый из нас содержит пашенной земли столько, что высеять ржи  не более двух четвертей, хотя бы можно было к сей земле приорать сколько-нибудь, но разработка сей нехлебородной земли никогда не вознаградит ни трудов, ни иждивений. По сему качеству земли мы только сеем рожь, овес и в малом количестве лен и гречиху, в самый урожайный год едва только получаем в три зерна, в другие же годы гораздо менее того, а нередко без всякого прибытка. При сей нехлебородности земли для пропитания нашего с семействами в самый урожайный год едва только достанет своего хлеба на три месяца, в остальное время мы пропитываемся покупаемым не дешево в городе Витебска с зерна хлебом.

3. Сенные покосы наши расположены по мшистым и болотистым местам, так худы, скудны и недостаточны, что оных и в самый избыточный сеном год недостает и на половину зимнего времени для прокормления одной лошади. Издерживая не мало на покупку сена и для одной лошади, мы не в состоянии содержать более одной лошади и одной коровы. Посему навоза собирается весьма мало, которого по удобрении овощных и картофельных огородов едва ли когда остается для унавоживания пашенной земли, покупать же навоз в городе по дорогой цене не предвидим никакой выгоды, потому более что оный слабо действует на нашу землю, и что на одной лошади при других работах нет удобности за две или три версты возить навоз.

4. Хотя бы нам была сделана некоторая добавка пахотной земли из лежащей впусте при фольварке Шидловщина; но как нам совершенно известно, что оная земля будет еще хуже нашей, и что при том же фольварке не будет и четырех десятин сенных покосов такого же и даже худшего наших сенокосов качества, при таковом недостатке сенокосов для содержания фольварковского в самом ограниченном числе скота прежде монастырская экономия постоянно всякий год восполняла оный недостаток покупкою или кошением у сторонних помещиков с половины сена; ежели во владении арендатора окажется оный фольварк с принадлежностями к нему, мы никак не можем надеяться на добавку для нас сенных покосов, без коей мы не можем распространить нашей запашки, тем более что оная добавочная нарезка земли будет в 2-х и даже 5 верстах от наших жилищ, что оная без сильного постоянного унавоживания вовсе невыгодна для хлебопашества и для нас по всем отношениям затруднительно, и что нам гораздо выгоднее заниматься в городе плотнической работой, нежели обрабатыванием нехлебородной и тощей земли.

5. Марков монастырь, издавна владевший нами, знает в подробности как малое количество огородной, пашенной и сенокосной земли занимаемой нами, крайнюю невыгодность оной, как выше значится, что по качеству и количеству земли и вообще угодий, какими могут пользоваться и пользуются помещичьи или казенные крестьяне, должны соразмерять службы и пригоны и разные данины в пользу владельцев от крестьян. Принимая в соображение, что мы по недостатку в монастырском имении леса, не только не можем снабжаться оным на какие-либо изделия и постройки, но даже и на отопление приобретаем из города. Мы не опускали землепашество только из подражания занятиям наших предков и для некоторых незначительных домашних выгод. Мы почти единственный имеем способ к пропитанию своему, к поддержанию в нашем крестьянском быту и к уплате казенных податей и всяких лежащих на нас повинностей от заработков наших в городе Витебске по строению стругов и по сплаву на оных в город Ригу. Монастырь требовал только от нас выслуги в неделю по три дня не от каждой рабочей души, но от дома мужеска и женска пола, хотя бы в оном было две или более рабочих душ. Кроме сего пригона мы не знали никаких мужеских ни женских згонов, гвалтов и никаких ни извозов, ни нарядов и никакой данины. В сем пригоне мы отбывали все малейшие услуги для монастыря, даже земские повинности, починку дорожного участка и подвозку военных и других людей по наряду земской полиции, и в праздничные дни, случающиеся между рабочими днями, мы не отслуживали пригона. Малосемейные же из нас и не занимающиеся землепашеством выслуживали еще менее двух дней в неделю с дома. Притом все нередкие невыслуги наши по домашним необходимым работам нашим или по занятиям в городе монастырская экономия никогда не заставляла нас отбывать в следующие недели. По такому льготному пригону соразмерному с поземельными нашими выгодами один рабочий из семейства мужеска и женска пола не только мог исполнять оный пригон в неделю, но и исправлять свои хозяйственные земледельческие и другие работы, иногда отлучаться на заработки в город, кроме прочих рабочих душ, занимающихся также работами по найму. И при таком только наряде и пригоне мы могли удовлетворять всем нашим нуждам из заработков наших. По причине такого льготного пригона, а равно и по недостатку в Шидловском имении прибыточной для хлебопашества земли, монастырь при всем хорошем с 1832 года ведении хозяйства, имея в своем распоряжении без малого 100 ревизских душ, не высевал озимого хлеба более 16 и 17, а ярового 18 и 19 четвертей.

6. Сверх сего монастырь по усмотрении надобностей снабжал нас рабочим и рогатым и другим скотом домашним после частых скотских падежей прошедших лет, устраивал дома, при всяком случае как то неурожаях, хозяйственных расстройствах выдавал хлеб на продовольствие и засевы, а некоторых вновь водворял и обзаводил всем хозяйством, выдавал при наших нуждах деньги, нередко уплачивал при недостаточности нашей казенные подати, лечил на собственный счет при случающихся болезнях, занимался школьным образованием детей наших. Но за все эти пособия, обзаведения, выдачи денег и хлеба и попечения об нас стоившие в продолжении 11 лет с времени настоятельства Архимандрита Павла значительных сумм, остались без всякого вознаграждения со стороны нашей.

7. Таковые льготы и пособия, значительные даже убытками для монастыря, производимы были для нас не по какой-либо нерасчетливости монастырской экономии, которая всегда аккуратно вела свои счеты и выводы или по какой-либо нашей беспечности и нерадению о наших хозяйственных работах, или по каким-либо предосудительным некоторых из нас поступков, но единственно потому, что монастырь видел, что мы имеем весьма малые и скудные средства к пропитанию и оплачиванию казенных повинностей, тем более при часто случающихся здесь неурожаях и скотских падежах. Что же поведение всех нас и всей нашей волости не запятнано не только в продолжение прошедших 10 лет, но и прежде ни пьянством, ни буйством, ни корчемством и никакими бесчинными и порочными поступками и негодяйствами, то о сем могут посвидетельствовать не только братия Маркова монастыря, но и соседствующие владельцы и крестьяне их, а также и то, что никто из нашей волости не подлежал и не подлежит никакому суду и следствию.

8. После вышеозначенных льгот и попечений со стороны монастырской экономии нам оказанных, ежели мы поступим в арендное содержание и по учиненным с арендатором условиям мы обязаны будем выслуживать не менее как по два дня в неделю с каждой рабочей души кроме других в пользу его работных повинностей, как то: згонов, гвалтов, сторожей, молотьбы, починок, экономических построек и проч. и проч., с которыми вся выслуга наша в круглый год простираться будет, как мы полагаем, более нежели по три дня с каждой рабочей души в неделю. Не меньшим обложен будет пригоном и женский пол наших семейств, который при прежних льготных пригонах своими домашними и в городе Витебске работами содействовал в изыскании способов к пропитанию. Мы предвидим, что для удовлетворения пригона в пользу арендатора и требованиям земской полиции для починки дорожных участков и подвозки военных и других людей едва ли достаточно будет этого чтобы семейства, в коих две рабочие души, бессменно каждую неделю одному быть на экономических работах для арендатора, другому же рабочему за употреблением нескольких дней в неделю для запашек по земледельчеству и по домашнему хозяйству, едва ли два дня можно будет отлучаться в город Витебск для заработков, из коих мы почти единственно получаем пропитание и средства к уплате казенных повинностей. А для тех из нас, кто в своем доме имеет одну только рабочую душу, ни одного дня не доведется быть на таковых заработках. Но как мы исправляем в городе Витебске единственно только работы по строению стругов не поденно, но договариваясь у хозяина артелью на отделку одного судна или более, и сия работа без малейшей остановки должна продолжаться 10 и более дней. При недостатке же сих работ в городе мы весенним и летним временем отлучались на месячный срок в город Ригу для сплава нагруженных товарами стругов. И при владении нами монастырем мы были увольняемы на такие работы и отлучки не смотря на то, что дни пригонные оставались не выслуженными. Но за отдачею имения Шидловщина вместе с нами в аренду на таковые льготы мы никак не можем надеяться, то мы большею частью за выслугою по наряду арендатора пригонов, а частью по занятиям своими земледельческими и хозяйственными работами вовсе не можем принимать на себя работ по строению стругов, требующих вышеозначенного времени, и отлучаться на сплав в город Ригу, от чего неминуемо лишимся денежного пропитания и дойдем до крайнего разорения. При всем том мы не можем себя обеспечивать, чтобы арендатор, платя арендную сумму, мог к собственным убыткам при всяком случае входить в затруднительное наше положение, обзаводить нас рабочим и домашним скотом при случае падежа и убыли, делать нам ссуды и пособия в деньгах и в хлебе на продовольствие и обеспечение по надобности каждого, ограничить себя в запашках и экономических работах  в пользу нашу и облегчение, имея ввиду скудость и малоприбыточность поземельных угодий наших. После всей заботливости прежней монастырской экономии о лучшем устройстве наших жилищ, некоторые требуют новой постройки, другие перестройки, а некоторые поддержания и починок, но казенных лесных дач вблизи нас не имеется, а из отдаленных доставка оного по недостаточности рабочего скота не только затруднительна, но даже и невозможна. Посему к приличному и отклоняющему опасность поддержанию и устройству наших домов и хозяйственных застроек мы имеем одно и то же средство – плату за свободное отправление работ в городе Витебске и отлучку на стругах в город Ригу. Но такого средства мы вовсе лишимся за поступлением в арендное содержание.

Изъяснив все вышепрописанное со всею справедливостью пред Вашим Высокоблагородием, всеподданнейше просим как ближайшее начальство употребить где следует ходатайство, чтобы мы по вышеизложенным причинам, не поступая в арендное содержание, обложены были оброком и тем предоставлена нам была свобода для исправления работ в городе Витебске и в других местах, как самое надежнейшее для нас средство к пропитанию нашему с семействами, к уплате казенных податей, к устройству наших жилищ, к удовлетворению всех наших хозяйственных нужд и к упрочению нашей самостоятельности. За исправность уплаты оброчных денег и государственных податей мы ручаемся один за другого всем обществом. Каковому оброчному положению нашему поземельные угодья, находящиеся при фольварке Шидловщина, неудобны и вовсе не выгодны для собственной обработки полей, как выше значится, не могут нисколько препятствовать потому более, что запашки незначительны, сенных покосов мало и те весьма худые могут остаться особою оброчною статьею или поступить в надел Маркову монастырю следующий по закону. При сем не можем не открыть пред Вашим Высокоблагородием таковых наших совершенно основательных предчувствий, что ежели по каким-либо видам или расчетам вопреки сей нашей просьбе и желанию отданы мы будем в шестилетнее арендное содержание, то мы в скором времени окажемся не только неисправными плательщиками казенных податей, но останемся без дневного пропитания, и мало по малу  дойдем в непродолжительное время до крайнего разорения в нашем хозяйственном быту и семейства наши принуждены будут питаться нищенским образом.

Для чего составлен нами по сему случаю общественный приговор и круговое поручительство при сем подписом представить.

Вот как. Оказывается, «несчастные» монастырские крестьяне были вовсе и не крестьянами, а судостроителями и судоводителями, составлявшими всегда не самую бедную часть общества. А сплавляя струги в Ригу, ну как было не прихватить немного и своего товара? То-то некоторые из них к 1917 году обзавелись каменными домами и собственными лесопилками.