Вы здесь

[15] Случались странные вещи. Однажды утром, в разгар муссонных дождей, солнце взошло на безоблачном небе и сияло весь день…

Случались странные вещи. Однажды утром, в разгар муссонных дождей, солнце взошло на безоблачном небе и сияло весь день. Утреннее небо было чистым, ярко-голубым, каким оно не было больше до апреля, и в этот день бойцы, проснувшись, не вылезали с мелкой дрожью из блиндажей, а снимали куртки, оставаясь в бронежилетах, и торопились завтракать, выставляя напоказ бицепсы, трицепсы и татуировки. Наверное, северные понимали, что американские самолёты-разведчики и бомбардировщики в такое утро будут работать не покладая рук, и обстрелов почти не было, и мы все понимали, что их и не будет. На несколько часов Хешань могла перевести дух. Помню, как я обогнал на дороге капеллана по фамилии Штуббе и увидел, с каким неимоверным удовольствием он любовался чудом, свершившимся в то утро. Горы были совсем не похожи на те, что внушали такой страх прошлой ночью, да и во все дни и ночи до неё. При свете раннего утра они виднелись чётко и излучали такое спокойствие, что, казалось, можно было взять несколько яблок, книжку, пойти туда и весь день отдыхать там на природе.

Я шёл один в расположение 1-го батальона. Не было ещё и восьми часов, и тут я услышал, что кто-то идёт за мною и напевает. Сначала я не разобрал слов, я слышал только, что одну короткую строчку поют снова и снова, с короткими паузами, во время каждой из которых кто-то другой со смехом говорит певцу, чтобы тот заткнулся. Я замедлил шаг, чтобы они подошли поближе.

«Хочу я быть сарделькой Оскар Мейер», - пели сзади жалобным, тоскливым голосом.

Я, естественно, обернулся. Их было двое, один — здоровенный здоровый негр с усами подковой, которые давали понять, что хозяин их – человек опасный, и в это можно было бы поверить, если бы на лице его было хоть что-то угрожающее. Ростом он был не меньше метра девяносто, и крепок, как лидер футбольной команды. На плече у него висел АК-47. Второй морпех был белым, и, если бы я увидел его не в лицо, а со спины, то дал бы ему 11 лет. Не может быть, чтобы в морской пехоте не было ограничения по росту, и, каким бы оно ни было, я не представляю, как он пробрался на службу. Возраст – это одно дело, но как можно обмануть комиссию по поводу собственного роста? Это он пел, а сейчас он смеялся, потому что я обернулся. Фамилия его была Мейхью, я узнал это по огромным красным буквам на каске: «МЕЙХЬЮ – именно так!» Я шёл, распахнув бронежилет, что было большой глупостью, даже в это утро, и они заметили над левым нагрудным карманом нашивку с названием моего журнала.

«Ты что, корреспондент?» – спросил меня негр.

Мейхью хихикнул. «Хочу я быть… сарделькой… Оскар Мейер, - пропел он. – Напиши про меня, пускай все знают, что я хочу сказать».

- Не обращай внимания, - сказал негр. – Его зовут Мейхью. Он дурной на всю голову. Правда, Мейхью?

- Очень я на то надеюсь, - ответил Мейхью. - Хочу я быть сарделькой Оскар Мейер…

Он был юн (девятнадцати лет, как я узнал от него позднее) и хотел отрастить усы. Пока что ему удалось вырастить лишь несколько редких воздушных пучков белёсых волос, там и сям украшавших верхнюю губу, да и те можно было заметить только при удачном освещении. Негра звали Солнцеходом. Это прозвище красовалось у него на каске рядом с надписью «Детройт». А сзади на каске, там, где у большинства ребят перечислялись месяцы их службы во Вьетнаме, он аккуратно вычертил целый календарь, где каждый прошедший день был аккуратно перечёркнут. Оба они были из роты «Отель» 2-го батальона, который окопался на северной стороне, но сейчас они решили воспользоваться редко выпадавшей возможностью и навестить своего приятеля-миномётчика из 1-го батальона 26-го полка.

- Лейтенант узнает – примет меры, - сказал Солнцеход.

- Да и … с ним, - ответил Мейхью. – Знаешь ведь, слабак он.

- Слабак - не слабак, а уж тебя-то уроет.

- И что он сделает? Во Вьетнам пошлёт?

Мы прошагали мимо командного пункта батальона, на пять футов в высоту обложенного мешками с песком, дошли до огромного мешочного кольца, окружавшего миномётную позицию, и слезли вниз. В центре позиции стоял большой 106,7-мм миномёт, а всё вокруг было полностью завалено минами, от дна ямы почти до верха мешков. Прямо на земле растянувшись лежал морпех, прикрыв лицо каким-то комиксом на военную тему.

- Эванса не видел? – спросил его Мейхью. – Знаешь такого?

Морпех поднял книжку и посмотрел на нас. Видно было, что мы его разбудили.

- Чёрт, - сказал он. – Я уж подумал, отец-командир пришёл. О чём вы спрашивали?

- Мы Эванса ищем, - сказал Мейхью. – Знаешь его?

- Э-э-э… Нет, не знаю. Я тут недавно.

Он действительно походил на новичка. Он был похож на подростка, который приходит в школьный спортзал за полчаса до начала тренировки баскетбольной команды, чтобы потренироваться в одиночку. В команду его ещё не взяли, но он исполнен решимости этого добиться.

«Остальные сейчас придут. Хотите - подождите». Он посмотрел на мины вокруг. «Может, лучше бы и не надо, - сказал он с улыбкой. – Но если хотите — можно».

Мейхью расстегнул набедренный карман и достал оттуда банку с галетами и сырную пасту. Вытащил из-под ленты на каске консервный нож P-38 и уселся.

- Можно и поесть, пока будем ждать. С голодухи и это пойдёт. Я б сейчас левое яйцо отдал за банку компота.

Отправляясь на передовую, я всегда старался стащить где-нибудь в тылу несколько банок с компотом, так было и в этот раз. «Какой будешь?» - спросил я.

«Любой потянет, - ответил он. – Фруктовый коктейль – самое то». «Нет уж, - сказал Солнцеход. – Персики, родной, персики. Там такой сироп! Вот это - вещь».

«Лови, Мейхью, - сказал я, бросая ему банку с фруктовым коктейлем. Одну банку с персиками я отдал Солнцеходу, ещё одну оставил для себя.

За едой мы поговорили. Мейхью рассказал мне об отце, которого «грохнули в Корее», о матери, которая работала в универмаге в Канзас-сити. Потом он переключился на Солнцехода, которого прозвали так из-за того, что он боялся ночи (не темноты, а именно ночи), и которому было плевать на то, что об этом знали другие. При свете дня он был готов на любые подвиги, но к наступлению ночи всегда искал возможности запрятаться поглубже в блиндаж. Он всегда вызывался добровольцем в дневные патрули, где было опаснее – только ради того, чтобы вернуться на базу до сумерек (это было ещё до того, как дневные патрули, а на деле почти все патрули у Хешани были отменены). Многие белые ребята, особенно молодые офицеры, стремясь показать свою дерзость, постоянно приставали к Солнцеходу по поводу его родного города, со смехом называя его «Додж-сити» или «Мотаун». («С чего они взяли, что Детройт – это что-то особенное? – сказал он мне. – Ничего такого, и смеяться не над чем»). Он походил на здоровенного и злющего чернокожего парня, с которым что-то случилось, из-за чего в нём всегда проглядывала какая-то мягкость, каким бы грозным он ни старался казаться. Он рассказал мне, что знавал ребят из Детройта, которые вывозили домой миномёты, разбирая их так, что каждый мог спрятать одну из частей в вещмешке, а затем встретиться с другими в своём квартале и собрать миномёт заново. «Видишь вот этот 106,7-миллиметровый? – спросил он. – Таким можно грохнуть полицейский участок. В такие дела я не лезу. Хотя через год, может быть, он и мне понадобится». Подобно любому американцу во Вьетнаме, он постоянно думал о времени (Здесь никто и никогда не задавался вопросом «Когда же кончится эта поганая война?» Вопрос задавался так: «Сколько тебе осталось?»). Степень повёрнутости Солнцехода на времени по сравнению с большинством других ребят можно было оценить по календарю на его каске. Никакой метафизик не изучал время так, как он, не думал о том, из чего оно состоит, что означает и как движется, вплоть до единиц в секунду в секунду, до мельчайших нюансов. Проблемы пространственно-временного континуума, материальности времени, августинианского времени Солнцеход смог бы разрешить сходу, потому что клетки его мозга были расставлены в голове как камни в точнейшем хронометре. Он был уверен, что корреспонденты работают во Вьетнаме не по своей воле. Узнав о том, что я сам попросился сюда, он чуть не выронил банку с персиками.

- Постой… Погоди чуток, - сказал он. – Тебя никто не заставлял? А ты всё равно здесь?

Я кивнул.

- Значит, платят дохрена.

- Узнаешь – заплачешь.

Он покачал головой.

- Не будь я здесь насильно, меня сюда заманить у них бы денег не хватило.

- Ерунда, - отозвался Мейхью. – Солнцеходу здесь страшно нравится. У него срок на исходе, но он вернётся – правда, Солнцеход?

- Скорей моя маманя приедет и отслужит, чем я снова сюда соберусь.

Четыре подошедших морпеха спрыгнули в яму.

- Где Эванс? – решительно спросил Мейхью. – Кто-нибудь знает его?

К нему подошёл один из миномётчиков.

- Эванс в Дананге. Царапнуло прошлой ночью.

- Правда? – сказал Мейхью. – Эванса ранило?

- Сильно задело? – спросил Солнцеход.

- Слабовато, - со смехом ответил миномётчик. – Через десять дней вернётся, только осколки из ног повытаскивают.

- Ему очень повезло, - сказал другой. – Тем же снарядом одного убило.

- Да, - сказал ещё один. – Грин убит. – И, обращаясь не к нам, а к расчёту, где всё уже было известно, спросил: «Помните Грина?». Все закивали в ответ.

- Ох уж этот Грин, - сказал он. – Его вот-вот должны были отправить. Дрочил по тридцать раз на дню, мудак такой, его и решили списать по состоянию здоровья. И отправить отсюда.

- Так и есть, - отозвался другой. – Тридцать раз на дню. Смотреть противно. Все брюки обспускал, сучонок. Вызвали его к майору по поводу списания, майор выходит, а он сидит у палатки и дрочит. А потом его снарядом и убило, прошлой ночью.

- Вот! – шепнул Солнцеход Мейхью. – Понял, что бывает с теми, кто дрочит?

* * *