- Хешань есть оплот нашей обороны на западной границе, - заявил однажды Командующий.
- Кто вам это сказал? – спросили вопрошающие ангелы.
- Как это кто?... Все так говорят!
Ни один морпех никогда не называл эту базу «оплотом», даже если это был офицер из тех, что считали её таковой в тактическом плане, равно как и никто из морпехов не называл происходившее там в течение 76 дней «блокадой». Всё это были высокопарные словечки, придуманные в КОВПВ и нередко подхватывавшиеся прессой, и морпехов это злило. До тех пор, пока 26-й полк мог постоянно держать один батальон за пределами базы (гарнизон селения Хешань был выведен оттуда, и само оно разбомблено до основания, но морпехи продолжали патрулировать окрестности базы и жили на близлежащих высотах), пока самолёты могли доставлять грузы на базу, блокады не было. Морпехов можно осаждать, но не обложить блокадой. Как ни называй, но к началу Новогоднего наступления, через неделю после начала обстрелов Хешани обе стороны собрали там столько сил, что, судя по всему, сражение стало неизбежным. Никто из моих знакомых не сомневался, что оно произойдёт, может быть, в виде массированного наступления, и будет большим и страшным.
Командование придавало базе настолько большое тактическое значение, что генерал Уэстморленд заявил даже, что Новогоднее наступление было не более чем вторым этапом блестящей стратегии, разработанной Зиапом. Действия на первом этапе свелись к осенним стычкам в районе между Локнинем и Дакто. третьим этапом («кульминацией», как назвал его генерал) должна была стать Хешань. Невозможно представить, чтобы кто-нибудь, когда-нибудь, даже в неразберихе новогодних боёв действительно назвал такие грандиозные (а может, и решающие?) события, как это наступление, всего лишь манёвром для отвлечения сил и средств от такой мелочи как Хешань, но это мнение сохранилось в документах тех времён.
И к этому времени Хешань стала знаменитой, её название стало одним из очень немногих вьетнамских топонимов, которые различала на слух американская общественность. В нём слышались слова «блокада», «окружённые морпехи» и «героические защитники». Читатели газет быстро схватывают подобное, чуют дух славы, войны и отдания почестей павшим. В этом был смысл. Это было правильно. Можно только примерно представить себе муки и беспокойство командующего американскими силами во Вьетнаме по поводу Хешани. Линдон Джонсон заявил прямо: ему не нужна «чёртова Динбинфу», а кроме того, он сотворил нечто такое, чему не было прецедентов в истории войн. Он вызвал к себе Объединённый комитет начальников штабов и заставил их подписать заявление «для общественности», в котором утверждалось, что Хешань можно удержать, и что она будет удержана любой ценой. (Судя по всему, «Кориолан» никогда не входил в программу обязательного чтения в Уэст-Пойнте. Сержанты во Вьетнаме, даже простые солдаты, для которых служба была делом преходящим, почувствовали в этом президентском деянии унижение их профессионального достоинства, и считали его чем-то постыдным). Хешань могла устоять, могла и пасть, но у президента уже было нужное ему заявление с чёткими подписями. Если Хешань устоит, он, улыбаясь, сможет стать одним из творцов победы. Если падёт, виноватыми окажутся другие.
Более чем любые другие американцы во Вьетнаме, защитники Хешани стали заложниками ситуации, там было почти 8000 американцев и вьетнамцев, которыми командовал не командир полка из тактического центра управления, не генерал Кушман из Дананга и не генерал Уэстморленд из Сайгона, а некий орган «сверху», как называл его один знакомый офицер из разведки. Их заставляли сидеть и ждать, а морпехи в обороне сродни борцам с религией на вечерне. Почему-то они считали, что окапываться – какое-то не мужское занятие, что вести войну из окопа всё равно, что сражаться, стоя на коленях. («Морпехи не копают» - сказал генерал Кушман). Большинство укрытий от артиллерийского огня пришлось строить с нуля или существенно усиливать после того как начались массированные артналёты, когда во время Новогоднего наступления доставки грузов по воздуху сократились, а Хешань стала объектом, ещё более отрезанным от своих. Строились они из материалов, которые удавалось достать, и так небрежно, что линии заграждений из мешков с песком словно бы ощутимо, пластично колыхались, уходя вдаль в неестественном от дымки и пыли свете, и очертания их становились всё менее различимыми. Если бы можно было убрать оттуда колючую проволоку и мешки с песком, Хешань походила бы на колумбийские трущобы, где повсюду такое убожество, где безнадёжность так ощутима, что, уехав оттуда, ходишь ещё несколько дней с ощущением какой-то смутной вины за ту нищету, среди которой ты побывал. В Хешани большинство блиндажей были не более чем лачугами со слабыми крышами, и невозможно было поверить, что так живут американцы, пусть и в разгар войны. Оборонительные сооружения было позорищем, и повсюду чувствовалась присущая разрухе кисловатая вонь, которая сопровождала морпехов во всём Вьетнаме. Если уж смерть собратьев в Контьене, всего три месяца назад, ничему их не научила, то как можно было ожидать, что их чему-то научит смерть защитников Дьенбьенфу?
* * *