В то время ходил такой анекдот: «В чём разница между морской пехотой и бойскаутами? - Бойскаутами руководят взрослые люди». «Приколись!» - говорили простые морпехи, и прикалывались, но только тогда, когда слышали этот анекдот от своих, а не от чужаков, «второстепенного персонала» вроде сухопутных войск или ВВС. Для тех это был просто анекдот, а ведь в нём подспудно говорилось ещё и о таинственном морпеховском братстве. И о каком братстве! О боевых действиях в I корпусе писали далеко не все корреспонденты, и дело было даже не в том, что им было присуще нечто особенное, а в том, что их вели почти исключительно морские пехотинцы, чьи причуды были для большинства репортёров невыносимыми и даже преступными. (В ходе войны однажды вышло так, что за одну неделю сухопутные войска потеряли убитыми больше человек, чем морпехи (в процентах от общей численности), и армейские представители, общаясь с прессой, с трудом скрывали свою гордость, своё безудержное злорадное ликование). Когда ты сталкивался с очередной вариацией на тему прежних катастрофических неудач морской пехоты, осознание того, что ты лично знал десятки очень и очень хороших офицеров, мало что значило. Почему-то что-то почти всегда было не так - то там, то тут. Всегда было это смутное, необъяснимое предчувствие беды, и в итоге всё сводилось к элементарному — гибели морпехов. Уверенность в том, что один морпех превосходит десяток узкоглазых, приводила к тому, что отделения морских пехотинцев заведомо шли воевать с взводами, взводы с ротами, и так далее, и вот уже целые батальоны оказывались прижатыми огнём к земле и отрезались от своих. Эта уверенность была неистребимой, хотя бойцы такими не были, и многие стали называть корпус морской пехоты лучшим в истории инструментом для умерщвления американской молодёжи. Ходило множество рассказов о том, как морпехи гибли целыми отделениями (их изувеченные тела приводили других морпехов в такую ярость, что они выходили в «патрули мести», которые довольно часто заканчивались тем же), о том, как в ротах потери доходили до 75 процентов, как морпехи попадали в засады к морпехам, артиллерия и авиация наносили удары по своим, и всё это происходило в ходе обычных операций «найти и уничтожить». И ты понимал, что если постоянно работать с ними, то рано или поздно это случится и с тобой.
И сами бойцы понимали всё безумие, ожесточение, ужас и обречённость, что царили вокруг. Это вызывало их живейший интерес, и более того - они всем этим наслаждались. Там было не больше безумия, чем во многом другом, и довольно часто логично проистекало из местных условий. «За мир и дружбу, на … службу» - приговаривали они и писали эти слова на касках и бронежилетах, чтобы их могли прочитать офицеры (один парень наколол их на плече). Случалось, что они смотрели-смотрели на тебя, и вдруг начинали смеяться, долго и бесшумно, над собой и над тобой, над тем, что ты был с ними, хотя мог бы и не быть. Да и в самом деле, что ещё смогло бы так сильно развеселить восемнадцатилетнего паренька, учитывая всё то, что он мог познать за месяц хождения в патрули? Вот такая шутка, над тем, что чернеет в самой заветной глубине страха - до смерти смешно. Они там даже песню сочинили, в виде письма матери погибшего морпеха, а слова были примерно такие: «Вот такая вот херня, нету сына у тебя, а вообще-то наплевать, мы привыкли погибать…» Они сильно зверели там, и сильно добрели, их секрет ожесточал их, омрачал, и очень часто делал их прекрасными. Им не нужно было долго жить, закаляться или учиться, чтоб узнать наверняка, что такое настоящее зверство.
Это были хладнокровные убийцы – кто же ещё, чего ещё можно было от них ожидать? Это пропитывало их, жило в них, укрепляло их так, как укрепляются духом жертвенники, заставляло их навязчиво думать о близнецах-братьях – Смерти и Мире, воспитывало их так, чтобы они никогда больше не говорили бездумно о том, что хуже всего на свете. Стоило хоть раз понять, что это за люди, и ты уже не мог с прежней радостью (я говорю о смешанных чувствах боли и душевного подъёма, с какими пишется о войне) работать с другими. Проведя несколько недель на севере и вернувшись в подразделение, скажем, 4-й или 25-й дивизии сухопутных войск, можно было услышать такое:
- Где пропадал?
- В I корпусе.
- Там же морпехи!
- Ну да, там они и есть.
- Ну… Тогда удачи! Морпехи… На фиг, на фиг!
* * *