Парт в училище не существовало. Использовались столы. То ли стулья, то ли кресла (правильнее, пожалуй, места - как в старом кинотеатре) в самой большой аудитории имели откидные полочки-столики, площадью незначительно превышавшие стандартную общую тетрадь. По особым случаям в этой аудитории (она же - конференц-зал, она же - клуб) собирались все курсы одновременно. Например, на встречу с членом ЦК КПСС Борисом Патоном, сыном и продолжателем дела знаменитого Евгения Оскаровича Патона, чьим именем назван первый в СССР цельносварной мост через Днепр. После одного из «закрытых» Пленумов ЦК (посвящённого выполнению постановлений Пленумов) Борис Евгеньевич рассказал, о чём не писали газеты. Могучие программные решения партии выполнялись с грехом пополам, а то и не выполнялись вовсе. Скажем, провалилось строительство прокатных станов (кажется, аж трёх) по британским проектам. Где-то на Урале возвели первый лицензионный комбинат по забугорным чертежам, который работать не захотел. Проекты оказались пустышкой. Говоря попросту, англы-саксы задвинули нам стопроцентный брак. Сознательно, нет, не ведаю, но сегодня сильно поучительно и весьма актуально.
Если в клуб звали с ручками-тетрадками для общения с начмедом Небукиным, о причине общего сбора курсанты догадывались без труда. Кто-то попал в кожно-венерологическое отделение окружного (гарнизонного?) госпиталя, и наш флагманский врач диктовал под запись список ночных профилакториев с адресами и телефонами. Саша Бондаренко в «Киевском морполите» сообщает: заботливый доктор на построении курсантов перед увольнением в город раздавал презервативы. Надо полагать, это предусмотрительное ноу-хау грядущих времён, первые наборы запоздало обеспечивались только адресами профилакториев.
Неподражаемый небукинский перл «курсанты так же, как и люди» вместе с сюжетом «майор-подполковник», о которых вспоминал в своём повествовании Олег Гречко, едва ли забыты кем-нибудь из квумпарей. Перед глазами - как живые - подлинно художественные картины. Не могу, вторя Олегу, не поделиться тем, что видел и слышал лично.
В счастливые моменты службы Небукин смотрелся во глубине начмедовского кабинета сущим генерал-майором. Свободно располагал в кресле плотное тело, беседуя с вытянутым по струнке курсантом в неповторимой манере, сочетающей братскую фамильярность и стро-жайшую воинскую субординацию. Получив на погоны вторую звезду, приятно изменился. При входе посетителя вставал и отвечал на приветствие по уставу. Звонил телефон - опять же вставал и, независимо от статуса звонившего, представлялся в трубку по полной форме: «Подполковник медицинской службы майор Небукин слушает вас!»
На лекциях в разных аудиториях и на самостоятельной подготовке (сампо) в своих классах (у каждого взвода - свой) сидели за столами. Парт, повторяю, не было. Но понятие «соседи по столу» не привилось - все мы традиционно являлись с кем-то «соседями по парте». Первым моим соседом стал Хачик Манукян. Очень возможно, теперь никто, кроме меня, его не вспомнит.
Рост у Хачика средний, а голова большая. Непропорционально большая, с крупными чертами лица. Лицо было бы грубым, но крупный рот смягчала улыбка, временами по-детски застенчивая, а крупные, с подвыкатом, глаза излучали любовь ко всему живому. Кажется, глаза были в тон чёрной оливы. Или синие. В любом случае - очень яркого, перенасыщенного цвета.
Курсанты в только сформированном взводе ещё не пригляделись, не определились с симпатиями-антипатиями. Оказавшись рядом с утра до вечера, мы с Манукяном, естественно, пошептались о прошлом и настоящем и в одно из первых увольнений пошли вместе. Начали, подозреваю, с кафе «Красный мак» на Крещатике, подле почтамта (близко от нынешнего майдана), где за доступные курсантскому карману монеты наливалось в стаканы красное вино из автоматов наподобие автоматов с газировкой.
Из центра на Подол возвращались трамваем. Ехали стоя, а рядом сидела девушка, хрупкая и изящная. Хачик стал к ней подступаться. Довольно напористо, я так не умел. Девушке его приставания по душе не пришлись. Но Хачик был целеустремлён. Пытал насчёт имени и так далее, она не отвечала и, может быть, начинала бояться нас. Долго молчавший, словно происходящее меня не касалось, я, в конце концов, осмелился что-то сказать, что-то примиряюще-дипломатичное. Мы узнали её имя, но сверх того мне, когда уже выходили на Красной площади из вагона, тихим шёпотом было сказано, что девушка иногда прогуливается у клуба «Пищевик» рядом с училищем.
Я не был женат, но знал, что скоро буду - как только приеду на родину, где ждала Таня. Зиночку Хмельницкую познакомил с Юрой Филипповым и Витей Низиным, первыми моими друзьями по КВВМПУ. Юру узнал в Киеве, а с Виктором, до поступления на учёбу служившим в РТШ на Русском острове, мы начали притираться ещё с Владивостока. Зина, как выше уже сказано, вышла замуж за Юру, а подруга её Валя Выставкина стала супругой Виктора. Низины и сейчас живут в ладу. Сын служит на Северном флоте. Когда мы с Олегом Шелудько последний раз ездили к Виктору, младший Низин носил погоны кавторанга.
Я больше не ходил в увольнение с Манукяном. Вскоре Хачика исключили. Кажется, первым из нашего класса. За пьянку.
Стармос Серёжа Белокобыльский прибыл в Киев с Каспийской военной флотилии. В учебный процесс вписался оригинально. За временем совершенно не вижу его в аудитории на теоретических занятиях, у доски на семинарах. Присутствовал, конечно. Но память не заметила. Бесподобный по сохранности Серёгин образ - ком шинели на последнем столе в часы самоподготовки. Под шинелью спал старший матрос (простите, старший курсант) Белокобыльский. Время от времени шинель шевелилась, поднималась над столешницей, широко распахивалась и взмахивала чёрными крыльями. Как правило, молча. Изредка в сопровождении осипшего от протяжного сна баса: «Эх, мужики!!!»
Разнообразие в устоявшийся (улежавшийся) образ каспийца внесли последние недели перед первой экзаменационной сессией. Серёга перестал спать... ночами, встревожив дежурных по училищу, согласно инструкции обходивших кубрики после ноля часов.
Взвод обретался в полуциркульном (Ковнировском) корпусе, на самом верху. Дежурный поднимался по крутой лестнице, входил в спальное помещение роты (до перевода в здание на Волошскую все классы жили вместе), принимал тихий рапорт дневального у тумбочки и немел от неожиданности. В глубине левого ряда двухъярусных кроватей, на нижнем этаже что-то светилось. При должном приближении к необыкновенному объекту выяснялось: старший курсант Белокобыльский в позе роденовского мыслителя сидит на коечке под простынкой и грызёт гранит науки, освещая фонариком конспекты с книжками. Изумлённому офицеру пояснение давалось голосом, из баса превратившимся в жалобный тенор: «Накрылся, чтобы не мешать спящим товарищам. Времени на сампо не хватает. Пока служил на Каспии, школьный курс подзабыл. Нагоняю перед экзаменами».
Дежурный впадал в глубочайшее сочувствие. Серёга с уходом проверяющего гасил свет и возвращался к любимым снам. Он обладал каким-то нечеловеческим слухом и потрясающей бдительностью -следующего проверяющего чуял, когда тот только поднимался по трапу. Фонарь включался вовремя.
Скоро всё Киевское высшее военно-морское политическое училище знало: в 121 классе есть курсант, подрастерявший школьные знания на крутой каспийской волне, но очень старательный, достойный всяческой поддержки. Сессию Серёга сдал без хвостов. С физподготовкой вдохновенно разобрался без посторонней помощи, положительные оценки по остальным предметам получил авансом.
На курсовых экзаменах тактика поменялась, поскольку второй раз фонарик под простынёй успеха не гарантировал. Теперь Серёжа находил жалостливого преподавателя, который шёл на экзамен впереди курсанта Белокобыльского и внушал комиссии, что товарищ имел трудное детство. С каждым семестром, однако, схема работала всё труднее, а на четвёртом курсе откровенно забуксовала. Отзывчивые люди как-то поистощились и стали уклоняться от «случайных» встреч и душевных бесед с соискателем.
На экзамене по мореходной астрономии мы толпились перед дверью, за которой решались наши судьбы. Сергея меж нас не было. Он долго выглядывал на плац из засады за углом учебного корпуса со стороны хозроты, пока не узрел кавторанга Григорьева.
Карнос на уговоры не поддался. Григорьев, полусидя на экзаменационном столе, рассказал коллеге пару занимательных историй из жизни подводников-североморцев, неожиданно рванул к себе экзаменационную ведомость и исправил единицу на приличную оценку. Оторопевший Карнос предотвратить произвол не успел. Но не удержался от справедливых комментариев, и Григорьев официально объявил Белокобыльскому, что это - в последний раз.
Не считая выпускного бала, когда весь курс собрался воедино, но каждый сидел за столиком с самыми близкими друзьями, помню лишь один случай пребывания в общей кампании с Сергеем и его супругой. Заводная хохотушка из того замечательного рода русских женщин, которые живут землёй и на земле, жена Серёжи запомнилась ненарочитой простотой и естественностью.
Где-то в окраинном районе Киева в стороне Бабьего Яра 7 ноября 1972 года нашли пристанище женатики 421 класса. Праздник после военного парада отмечали солидным многосемейным кругом.
На параде мы гордо шагали с жетонами «За дальний поход», увен-чавшими переход вокруг Европы на «Гангуте». За столом по традиции обмыли дорогие для любого моряка награды. Обмыли, т.е., в самом прямом смысле. Опустили в стаканы с водкой, которую торжественно употребили под достойный спич. Закусить не успели. Серё-га как-то нештатно крякнул и стал синеть. Его жетон устремился из опрокинутого стакана вслед за напитком в горло, перехватив моряку дыхание. Думать было некогда, следовало срочно спасать товарища. На ум ничего не пришло, мы сдвинули в круг табуреты, подняли меж ними пострадавшего за ноги вниз головой и потрясли недолго, но энергично. Жетон выпал на палубу. Следующий тост был за здоровье спасённого.
Говорят, на Тихоокеанском флоте лейтенант Белокобыльский год прослужил в должности замполита роты санинструкторов главного флотского госпиталя. Потом якобы получил назначение на «эску» -среднюю подводную лодку 613 проекта. Проставлялся (по-новому -«накрывал поляну») в кафе дома офицеров в посёлке Тихоокеанском, ещё не превратившемся в город Фокино. Весёлые подробности праздника то ли совсем не сохранила история, то ли остались неизвестны автору этих строк. Подробность печальная: разгулявшийся Серёга зачем-то проткнул перочинным ножом мягкое место молодому парню, оказавшемуся, говорят, сыном секретаря Шкотовского райкома партии. После этого, почему-то не приняв дела на лодке, как будто бы принял под начало взвод морской пехоты.
Возможно, это легенда. Но вот - факт достоверный. Валерий Кулешов, по выпуску из Военно-политической академии имени Ленина квартировавший в Тихоокеанском-Фокино, встретил у центрального гастронома оборванного, источающего тяжёлое амбре бомжа, сшибавшего мелочь у прохожих. Валерий Ермолаевич с трудом узнал в сутулом, скрюченном попрошайке богатыря, известного в Киеве под именем курсанта Сергея Белокобыльского.
Случилось это в 1980-х. Возможно, будущий каперанг и доктор философии Валерий Кулешов стал последним однокурсником, видевшим Сергея Антоновича.