Практику после первого курса Олег Гречко живописал в подробностях для меня недоступных. Читая друга, о многом словно узнаю впервые. У Олега удивительно свежая память, у меня такой нет даже близко. Скажем, яркий, вроде бы не могущий стать забытым, эпизод с гипнотизёром на борту «ОС-24» безвозвратно потерялся в закоулках сознания. Нынешней весной картинку реанимировал Валера Кулешов. Мы вышли из тайги, спустились с отвесной сопки, на берегу реки сбросили двадцатикилограммовые рюкзаки с папоротником-орляком и расположились на привал. За трапезой разговор сам собой причалил к будущей книге. Валера, кроме прочего, в деталях воссоздал ангар крейсера-фронтовика «Ворошилов» с сеансом эстрадного гипноза, местами совпав с Олегом, местами увлекательно его дополнив.
У меня от Севастополя и Краснознамённого Черноморского флота лета 1970-го сохранилось несколько фрагментов.
Водолазная станция, первое погружение на морское дно. Плотно обжатое, сдавленное гидрокостюмом тело. Вязнущие, тонущие в иле свинцовые «башмаки» «лёгкого» водолазного снаряжения. Непроглядная муть перед глазами, почему-то запомнившаяся жёлто-коричневым, глинисто-песчаным цветом. Навязчивая мысль - не оторвёшься, не всплывёшь, ни за что уже не поднимешься на свет Божий. Ощущение нереальности. Смешанное чувство восторга и жути... Опыт, пригодившийся спустя годы, - во время «мокрых» выходов из подводной лодки через трубу торпедного аппарата.
Цемесская бухта или где-то рядом. Справа по борту «Ворошилова»-«ОС-24», стоящего на якоре, спущены шлюпки. Они - вёсла на воду - огородили часть акватории вдоль корабля в районе кормы. Одношереножный строй на палубе, на самой середине. Курсанты в трусах, плечо к плечу. В ногах - аккуратно сложенная форма. По команде строем подступаем к борту и с очень приличной высоты, в основном солдатиком, лишь редчайшие смельчаки ласточкой, летим в море. Тех, кто стопорнулся, начальство с большим достоинством и уверенностью в своей правоте отправляет за борт коленками или пятками. Не исключаю, что сим начальством был один Мартынович, но, сказать честно, персоналии не запомнились. Может потому, что не стал ждать пинка под зад. Это называлось - мы купаемся.
Танки. Морпеховские плавающие танки ПТ-76. Олег Гречко напомнил, как под лязг траков они горячей железной тушей закрывали небо над головой и долго-долго, как бы давая нам возможность успеть прийти в себя и сообразить, что надо бросить вдогон гранату, проползали над окопом, таким маленьким, таким беззащитным перед многотонной громадиной. В одном из недавних писем вспоминает о курьёзе и Витя Низин: «Во время обкатки танками кто-то из нашей роты, не помню кто, поднявшись из окопчика после проезда через него танка, метнул со страху муляж гранаты высоко вверх, и он, падая по отвесной траектории вниз, чуть не влетел в открытый люк танка, изрядно напугав танкистов. После этого командир танка, несмотря на жуткий зной, захлопнул люк, и танк поехал по полигону заметно быстрее, добавив адреналина тем, кому ещё предстояло лежать под стальным брюхом машины».
Было и другое упражнение - в поле, без всякого окопа. Чудовище, грохоча, шло на тебя, одинокого, ты падал, вжимался в землю, умирал между гусеницами, задыхаясь не только от выхлопных газов. Самое трудное - вовремя оторваться потом от земли, подняться, выждать, когда боевая машина отдалится на более-менее безопасное, однако не критическое расстояние, чтобы брошенная граната могла её достать, но не поразила тебя самого.
Окопы. Если не путаю, на подступах к героической 35-й батарее. Возможно, недалеко от Голубой бухты, где снимался великий фильм «Человек-амфибия». Во всяком случае, мы так считали, и всю жизнь очень хочется в это верить. На самом деле, где что происходило фактически, не скажу. Как происходило, отчасти помню.
Олег Гречко цитирует слова неизвестного о том, почему защитники Севастополя стояли насмерть. Вырыв окоп, отступать, чтоб рыть другой, не захочешь, легче умереть. Всегда считал эти слова своими. Хотя не исключаю, что подобное мог сказать и кто-то другой. Из тех, кто под Севастополем окапывался на клочке целины. Иным, можно считать, многим повезло попасть на окопы, оставшиеся от войны.
Засыпанные пылью времени, заросшие жёсткой, высушенной крымским зноем, травой, они скрыты от самого внимательного взгляда. Тонкий, скрипящий о заступ сапёрной лопатки песком и каменной крошкой, слой гумуса маскирует старые боевые шрамы земли.
Лопатка тупилась, выбивая искры из кремня. Почти сразу стало понятно - этот одиночный окоп едва ли спасёт бойца. Его, окопа, просто не будет. На глубине сантиметров десяти-пятнадцати обнажился скальный грунт. Даже не грунт, а самая настоящая скала.
Я недоумевал и завидовал курсанту Григорьеву. Одноклассник окапывался рядом, в нескольких метрах. Он уже почти скрылся в окопе - над бруствером ритмично взлетал шанцевый инструмент, вместе с ним выныривал и тотчас исчезал запылённый берет.
Не помнится, стал ли к тому времени хозяин берета графом Григорьевым и Гришкой Отрепьевым, или обе клички увязались за ним позднее. Он был одним из семи или восьми дальневосточников, год назад зачисленных в КВВМПУ. Вопреки общему тихоокеанскому прошлому, я испытывал к нему необъяснимую неприязнь, близкую к брезгливости. Мне это не нравилось. До сих пор ничто не поколебало принципа, что не очень хорошее отношение к человеку должно иметь историческое обоснование. Если не знаешь уважительной причины, не имеешь права позволять себе обидные предубеждения.
Некая женоподобность - плавно-покатые плечи, длинная, заставляющая подумать о Нефертити, шея, не мужская манера кокетливым рывком ладони оглаживать волосы от виска, и сама ладонь - узкая, с длинными «музыкальными» пальцами, как-то вызывающе не моряцкая, не казались мне оправданием нерасположенности к Григорьеву.
Вскоре после начала учёбы заставил себя пойти с ним в увольнение, чтобы разобраться в его загадочном облике и странном впечатлении, которое он производил.
Спутник мой неожиданно притормозил на Софийской площади, рядом с памятником Богдану Хмельницкому. Указал на окна второго этажа старинного здания напротив колокольни Софийского собора. Заговорщически, почти шёпотом, произнёс, зацепив своей бескозыркой мою:
- Видишь окна? Это будуар моей бабушки. Моя бабушка - графиня.
Потом один и другой одноклассники поделились свежими сведениями от Григорьева. Будуары бабушки оказались в разных частях Киева. Обо всех не помню, но один был где-то в районе железнодорожного вокзала. В конце концов, курсант Григорьев стал графом. Происхождение титула «Гришка Отрепьев» от моего внимания ускользнуло. Я тихонько, но безотлагательно дистанцировался от «однополчанина», внешне не показывая неприязни к нему.
Прежде чем вернуться в севастопольские окопы, кратко, пожалуй, доскажу историю Григорьева до конца, чтобы больше на неё не оглядываться.
Во время перехода на учебном судне «Гангут» с Балтики на Чёрное море (практика после третьего курса) сиятельный граф отличился тем, что где-то в Бискайском заливе вдруг вытащил невесть откуда толстую пачку порнографических открыток. В кубрике открытки, слегка засаленные и весьма скверного качества, почему-то заинтересовали не всех. Хозяина замечательной коллекции никто не выдал, но второй попытки устроить коллективный просмотр не предпринималось. Или я просто при этом не присутствовал.
На последнем году учёбы Григорьев расположил к себе начальника политотдела училища капитана 1 ранга Манькова, поддержавшего идею, в реалистичность которой верил только сам Григорьев. КВВМПУ для создания театральной студии отвело отдельное помещение - при тогдашней нехватке жилых и учебных площадей дело абсолютно фантастическое.
Курсант, он же граф Григорьев, он же Гришка Отрепьев был, наверное, талантлив. И, очевидно, неплохой организатор. Однако из училища незадолго до выпуска (редчайший случай) будет исключён. За нетрадиционную ориентацию.
А пока: Севастополь, морская пехота. Копаем окопы.
Григорьев ведёт себя странно. Сапёрную лопатку откинул в сторону. Нырнул в окоп и не показывается. Нельзя не подойти.
Я подошёл. Курсант ковыряется в земле. Я втиснулся рядом. Руками очищаем от грунта шокирующие находки. Поднимаем на поверхность портупею с кобурой. Цвет не определить, но кобура - на ремешках - морская. Косточки. Рёбра. Лопатка. Вторая. Эта - левая. В медучилище у меня была пятёрка по анатомии... В лопатке, на внутренней стороне, торчит пуля. Сантиметра два над поверхностью кости. Какой-то большой калибр. Явно не карабин и не автомат. Проекция сердца.
Моряк, судя по амуниции, офицер. Наш, советский. Погиб сразу, поймав пулю грудью.
Подходят ребята. Склоняются. Смотрят. Руками не трогают. Несколько человек. Никого не помню. Помню только Григорьева. И что дальше, не помню тоже. Что стало с окопом, с останками погибшего в нём героя.
Вернулся к своей позиции. Григорьевская находка не выходит из головы. Что-то видится. Было, здесь было. Фоном - подленькая мыслишка: повезло Григорьеву. Зачёт. Мне норматив не выполнить.
Руки в мозолях. Вспухающих пузырями, лопающихся, сочащихся кровью. Кто эту лопату назвал малой?!.
И Коля Егоров везучий. Могу ошибиться за давностью, но почему-то уверен: это Коля1. Тоже натакался на старый окоп.
Он невдалеке. Что-то кричит. Радостно бросаю инструмент. Подбегаю первым.
Заглянул в окоп - обомлел. Коля ковыряет заступом землю вокруг снарядов. Их восемь в два ряда по четыре штуки один над другим. Строго. Лежали в ящике. Дерево сгнило, снаряды остались.
Обращены гильзами внутрь окопа. Вокруг них и шурует малая сапёрная лопатка. Кричать нет силы. Шепчу:
- Брось. прекрати. вылазь сейчас же. осторожно вылазь, слышишь.
Он послушался.
После выпуска совпадём в Лиепае, на 76 бригаде эскадренных миноносцев. Он - заместитель командира электромеханической боевой части (БЧ-5) по политчасти на эсминце «Степенном». Я в том же качестве - на «Огненном». С эсминца Коля уйдёт на повышение, на самостоятельную, как принято было говорить, должность замполита МРК. Меня определят в политотдел бригады помощником начпо по комсомольской работе, но через годик из-за отцовской судимости с боевого соединения турнут в 54 бригаду ВС АСС1 и похоронят на спасателе подводных лодок. Потом оба окажемся на Тихом океане. Он - после Военно-политической академии имени Ленина, куда, говорят, помог поступить земляк лётчик-космонавт Андриан Николаев. Я - в надежде начать службу с чистого листа, в чём подсобят Леонид Леонидович Климченко, к тому времени старший постоянный корреспондент «Красной Звезды» по ТОФу, и Рудольф Никитович Юрасов из военного отдела ЦК КПСС, сослуживец Лёни по северофлотскому подплаву.
Коля вылез. Стоим рядом как замороженные. Подошли офицеры. Отогнали. Обвеховали окоп красными флажками. Послали гонца за сапёрами.
Приказ: всем немедля прекратить окапываться!
Не знаю, не помню. Занятие это было, учение? Завершилось досрочно. Мою работу никто не проверил.
Если не ошибаюсь, на ЧФ мы практиковались в отдельном полку морской пехоты. Недавно возрождённый легендарный род войск имел за плечами бессмертную историю, и у нашего полка был свой боевой путь, которым гордился личный состав. Наверняка нам, курсантам, о нём рассказывали. Не нахожу объяснения, отчего в памяти, как-то сохранившей военное прошлое крейсера «Ворошилов», о героических делах приютивших нас морпехов ровным счётом ничего не осталось. Живя одной жизнью с матросами и сержантами, мы повседневно общались с ними больше, чем с экипажем корабля, однако из этого общения я вынес один-единственный сюжет, который сегодня могу пересказать.
Морской пехотинец в увольнении от души отведал крымских вин. Возвращаясь в родное подразделение, дотянул до КПП полка и рухнул наземь. Получил. десять суток отпуска с выездом на родину. Командир по достоинству оценил стремление бойца вовремя вернуться в расположение: парень упал головой в сторону полковых ворот.
----
1 ВС - вспомогательные суда, АСС - аварийно-спасательная служба.
P.S. Через полвека нельзя полагаться ни на чью, в том числе собственную, память. Доверять можно только корабельному вахтенному журналу, в режиме реального времени заполненному по принципу: «Пишем то, что видим, чего не видим - не пишем». Такого журнала у нас нет.
Сомневаясь в достоверности изложенного в этой и предыдущих главах, с просьбой помочь восстановить правду обратился к Виктору Низину - единственному из тихоокеанцев, с которым сохранилась связь: «Дорогой Витя! Заканчиваю готовить книгу о родном КВВМПУ. Материалы к ней прислали Олег Гречко и Светлана Кириченко. Саша Дьяконов считает, что она может стать первой в серии воспоминаний однокурсников. Набор текста по готовности могу прислать. Прошу тебя, во-первых, кое-что уточнить. Имена, фамилии ребят, поступивших с нами с Дальнего Востока через ТОВВМУ. Что известно об их судьбах. Во-вторых, прошу прислать фото курсантских времён, какие есть, и пару-тройку своих в разные годы офицерской службы (отсканированные, в цифре). Биографическую справку о сыне-североморце. К снимкам - развёрнутые подписи. Вале привет! Обнимаю».
Ответ мало что прояснил, а что-то запутал ещё больше: «Вовка, привет! Сообщаю по памяти фамилии тех тихоокеанцев, кто вместе с нами поступил в 1969 г. в училище: Михаил Белов, совершил самоубийство. Виктор Литунов, виделись на Севере в начале 90-х гг. Он был начПО соединения кораблей СФ. Васильков, имя не помню, отчислен с 1 курса. Низин В.А. дослужился до зам. начПО тыла Первой флотилии АПЛ СФ.
Получается 5 человек, а мне всегда казалось, что было 7. Кто эти двое - убей, не помню».
Почесал в затылке и послал Вите новую записку: «Было, по-моему, 8 человек. После того, как одного сверхсрочника браканули по нехорошей болезни, а его друг не захотел оставаться и уехал тоже. Всего везли из Владика 21 человека, один (если не путаю, Толя Бой-чук) был взят кандидатом. Сразу на повторе медкомиссии и ман-датки в Киеве отсеяли 11. Опять же если не путаю, Бойчук учился в 1 роте. Это - 6-й (или 5-й?) из выпустившихся в третьем наборе тихоокеанцев. Последним из нашей (кажется) группы был отчислен Григорьев («Граф Григорьев» он же «Гришка Отрепьев»). Спасибо тебе за фото и инфо. Я забыл не только имя, но и фамилию Василькова. Спасибо за него! А помнишь лучшего математика 21 класса, который сам ушёл с последнего курса? Дружил с Вихаревым. Не могу вспомнить фамилию и имя. Он есть на фото, которое, возможно, пойдёт в книгу, надо бы назвать парня. Хороший парень, было жалко, когда ушёл. Вале привет! Обнимаю».
Витя ответил сразу: «В первой роте был Толя Бойчук. Но не припоминаю, чтобы он был с ТОФа. Ушёл добровольно из училища со второго курса. Графа Григорьева уволили с четвёртого курса по-тихому, через госпиталь. Вряд ли он был из группы дальневосточников. Помню Женьку Смирнова, который попал в отсев, но на следующий год приехал и поступил. А того тощего математика из нашего класса звали Калиненков Владимир Николаевич. Ушёл он добровольно не с последнего, а со второго курса. Обнимаю.
P.S. Юрка Антонов завел себе почтовый ящик: dedantonov@yandex. ru. Я переслал ему твой адрес, т.к. он фраерился, что завалит тебя фотками курсантских времён. Но похоже, что Антонов ничего не прислал, иначе ты сказал бы мне об этом.
Огромный привет от Вали».
Что оказалось в сухом остатке? 1) Калиненков, действительно, отчислился из училища раньше, чем я предполагал. Это подтверждается снимком на перроне Елгавы, где Володя уже по «гражданке». Кажется, он ещё курсантом поступил в какой-то престижный технический вуз. В Елгаву (сойдя с поезда «Вильнюс - Рига», группа третьекурсников ждала пересадку на Лиепаю) прибыл специально для встречи с одноклассниками, но откуда - не знаю. 2) Возникло сомнение, что Толя Бойчук дошёл до выпуска и стал офицером. Но если был исключён, то это случилось точно не на втором курсе, как пишет Виктор. В выпускном альбоме 1 роты А.М. Бойчук запечатлён на одной странице с В.И. Горбенко, Г.В. Конарёвым и В.В. Пужаловым. Альбом делался на последнем курсе за полгода до госэкзаменов. 3) Самое главное. Точный список квумпарей-тихоокеанцев 1969 - 1973 годов установить не удалось. Не получилось ни опровергнуть, ни подтвердить принадлежность к этой группе Бойчука и Григорьева.
В итоге решил ничего не менять. Остаётся надеяться, что книга попадёт в руки людей, знающих ответы на вопросы, в которых запуталась наша с Витей память.