Если у человека куча времени, и он не знает, как пишутся книги, ему ничего не стоит сочинить свою и чужую жизнь, головокружительный роман о пришельцах из несуществующей галактики или о соседях по лестничной клетке, улетевших на метле к Альфе неоткрытого созвездия.
У меня время на книгу кончилось, не начавшись. Как надо писать, не знаю. Но подозреваю, что написанное должно быть хоть кем-то досмотрено до конца. Без насилия, исключительно из внутреннего личного побуждения.
Дальше выстраивается такая логическая цепочка. Читательский интерес держится на доверии. Доверие обеспечивается правдой.
И вот тут возникают проблемы. Первая из них - память. Спустя время никто в точности не воспроизведёт, что и как было. С нами остаётся то и таким, что и каким запомнилось. Второе, пожалуй, более существенно - уже изначально каждый всё и вся видит-помнит по-своему.
Василий Субботин, подаривший мне предисловие к первой московской книжке и рекомендацию в Союз писателей СССР, писал не только замечательные стихи и, во всех смыслах, большую прозу, но и маленькие рассказы. О людях, хорошо ему знакомых, «не меняя имён и обстоятельств». И вот Василий Ефимович, уникально уважительный ко всем, органически не способный ущемить чьё-то самолюбие, названный Константином Симоновым «совестью века», признаётся в неожиданном открытии: «.я пережил довольно сильное разочарование в своём пристрастии к жанру, которому я отдал столько лет. Дело в том, что я, по какой-то наивности, считал, что тем, о ком я пишу, эти мои писания небезразличны, что они рады им и даже должны любить меня за это. Это было, конечно, очень наивно с моей стороны и показывает, как мало я знал жизнь. Я забывал, что человек всегда по-другому видит себя, и тем более по прошествии лет».
Ничего с этим не поделаешь. Ситуация патовая. Писать нельзя. Писать необходимо.
Приходится смириться с фактом, что у всякого автора свои тараканы. Впрочем, у каждого читателя - тоже. Так что стороны заранее квиты.
Книга всегда - эксперимент с непредсказуемым результатом. Как всё, что делает человек, начиная, допустим, с табуретки и заканчивая самой, от начала до конца, земной жизнью. Предугадывать, прогнозировать можно. Но реальный итог, окончательные оценки определяются по факту.
У химиков-биологов и прочих ботаников в строгих научных лабораториях полной стерильностью, герметичностью всех наличных мензурок-колбочек должна обеспечиваться абсолютная чистота эксперимента. В литературе, в т. ч. той, которая зовётся документальной, она недостижима в принципе.
Почему появились эти «заметки на полях», конечно, не обязательные? Хочу попросить прощения у однокурсников. У тех, о ком не произнесу ни слова, - за то, что недостаточно знал их, полвека не видел и не услышал чего-нибудь, чем мог бы поделиться. У тех, кто обнаружит несовпадение своих и моих представлений о себе и событиях, которых удастся коснуться, - за эти несовпадения. Они никак не призваны исказить правду истории, тем паче кого-нибудь обидеть, лишь неизбежно отражают непреодолимый феномен, о котором поведал Василий Ефимович Субботин.
Попутное соображение - о нашем, вообще, отношении к написанному и опубликованному. Нас так воспитывали - верить напечатанному слову. Одно из действительных достижений новейшего времени - доказательство правоты родоначальника «всепобеждающего верного учения», рекомендовавшего подвергать всё сомнению, что мы воспринимали формально-отстранённо, лелея в себе смешную наивность и опасную доверчивость.
Одно дело - реальный факт. Также - конкретный человек. Протокол происшествия, показания очевидцев, изображение, сделанное самым гениальным портретистом, - другое. Более или менее, но всегда и непременно - другое. В устных рассказах и письменных свидетельствах происходит мифологизация всего, о чём повествуют авторы. Место оригинала заступает образ. Дай Бог, чтобы не макет из папье-маше. Образ вполне достоверен лишь для его создателя. Оригиналу рискует не понравиться. Иногда - очень сильно.
Здесь важнейшим становятся осведомлённость и неангажированность пишущего. Как-то усовершенствовать свою осведомлённость не могу из-за отдалённости первоисточников и отсутствия времени на их поиск и исследование. Если ангажирован, то лишь собственными представлениями о добре и зле, мужской и офицерской чести. В любом случае не намерен врать.