Любопытно, какими мы с Женей были для вас тогда. А какими мы видели вас? Я уже призналась, что неодолимо люблю свою работу и никак не могу расстаться с ней. Сама не в силах понять, ну почему так тянет рассказывать всё интересное, что знаю о языке и литературе. Что наблюдаю вокруг себя ежедневно, - поступки людей, разговоры в маршрутках и на улицах; что читаю в газетах, вижу в спектаклях, - всё несу с собой в аудиторию, связываю с темой лекции, делюсь своими размышлениями, спрашиваю студентов, что любят они, чем интересуются. И в подсознании, что ни делаю, устремлено к одному - удивить молодых многообразием и чудесами окружающей жизни, пробудить в них внимательность к каждой мелочи большого мира, желание участвовать в самых его интересных и разнообразных делах, приобщить их к огромному счастью - жить на этой прекрасной земле. И ещё всё время даю понять каждому, что он дорог не только мне, но и другим: человеку всегда необходима уверенность в своих силах.
А раньше? Я тоже так думала? С первого класса твёрдо решила - буду учительницей, а в четырнадцать лет сделала запись в дневнике: «Прежде чем ты станешь учителем, ты сначала сама роди детей, стань матерью». Мама, видимо, подчитывала мои откровения, поделилась с отцом, они напугались и высказали свои планы насчёт меня: «Нет, дорогая, сначала мы тебя выдадим замуж, если не захочешь, свяжем и выдадим, а потом рожай. А то ещё в подоле нам принесёшь в шестнадцать лет». Серьёзные мысли дочери, девочки-подростка, обеспокоили родителей, а я поняла саму себя позже, будучи взрослой и уже мамой: всё правильно думала в детстве. Каждый твой ученик для его мамы, каким бы ни был, как бы хорошо или плохо ни учился, всё равно любимый ребёнок, при любых обстоятельствах. Здоров он или болен, двоечник или отличник, шумный или тихий, примерный или хулиганистый, правдивый или обманщик, значения не имеет. Вот и учительница должна относиться ко всем ученикам, как мама, а уж потом давать знания. Может, я не совсем права? Готова выслушать ваши советы.
Работая в училище, мы не могли претендовать на роль матерей для юных курсантов. Но на уровне подсознания, как сейчас модно говорить, мы чувствовали себя ими. Поэтому все четыре года я отмечала очень уважительное отношение к себе. Никогда никакого намёка, что мы молодые женщины, никакой фамильярности в обращении, никаких двусмысленных улыбок или шуток и почти никаких вопросов о личной жизни. Только однажды мне показалось, что нравлюсь юноше с младшего курса, помню его фамилию, а имени не запомнила. Худенький, высокий, совершенно рыжий, лицо в конопушках, синеглазый, он стеснялся меня и не мог хорошо отвечать на семинарах. Было жалко его.
Ещё мы преподавали офицерам, приезжавшим на курсы повышения квалификации. Один-единственный раз слушатель курсов, тоже помню его фамилию, пригласил меня в театр. Симпатичный молодой человек, невысокого роста, с волнистыми светлыми волосами, застенчивый. Я понимала, что из уважения женщину-преподавателя в театр не приглашают, и, хотя мне не хотелось обижать его, отказалась. Бедный, как ему было неловко. Надеюсь, что судьба его сложилась счастливо.
Не считая этих эпизодов, ни в одном взгляде ни у одного из восьмисот курсантов в аудиториях КВВМПУ я не увидела какой-то особенной заинтересованности, заставляющей женщин смущаться. Меня бы это обидело. Сама я, несмотря на неудавшуюся семейную жизнь, не воспринимала курсантов, в том числе моих ровесников, как молодых людей. Мне нравились такие отношения. Старалась быть серьёзной, мало улыбалась, боялась проявления лишних эмоций, чтобы не дай Бог кто-нибудь не подумал, что я легкомысленна. Зато теперь могу оставаться собой в любой аудитории: пошутить, посмеяться, обнять заплаканную девчушку и поцеловать в макушку непоседливого мальчугана. Возраст имеет свои преимущества. Десять лет назад одна моя знакомая передала мне слова сына, моего студента, обо мне: «Нормальная тётка!» Это наивысший комплимент от восемнадцатилетнего парня. Недавно мой внук поинтересовался у друга: «У тебя преподаёт моя бабушка. Как она тебе?» Отзыв мальчика-первокурсника порадовал: «Оптимистичная бабуля!» Ну, слава Богу, я ещё в форме.
Итак, какими были вы в нашем представлении? Серьёзными, призванными готовиться к особо ответственной миссии на службе и в быту - становиться всё безупречнее и распространять эту безупречность в окружающем пространстве. Мы находились под гипнозом слов «будущие политработники», звучавших в училище на каждом шагу. Они производили магическое действие на всё - на содержание лекций и темы дискуссий, на праздничные события и повседневные дела.
Верю, что и в семейной жизни, и в воспитании собственных детей вы соответствовали высокому смыслу избранной профессии.
Помнятся и курьёзы. В одном из классов нашего выпуска на семинарском занятии я вдруг заметила, что курсант, сидящий за предпоследним столом, подмигивает мне правым глазом. Мы понимаем: это означает нечто вроде заговорщически-фамильярного жеста. Я забеспокоилась: что-то не так говорю или делаю? Подмигивание продолжалось. Решила не смотреть в его сторону, но невольно отмечала, что курсант подмигивает. Наконец, занятие кончилось. Делаю запись в журнале, вдруг подходит этот мальчик и извиняется, что, видимо, от простуды у него случился нервный тик, и он никак не может остановить дёргающееся веко. Стало легче на душе. Может, он пошутил, однако я верю, что он сказал правду.
Обычно на занятиях все сидели тихо, вдумчиво слушали и записывали, такая дисциплина бывает только в военных заведениях. А представьте, когда перед вами почти сто первокурсников, вчерашних школьников, полных энергии и готовых проказничать друг перед другом! Вот завтра читаю им лекцию по лексикологии. Как и чем завлечь этих детей, чтобы они молча слушали, беспрерывно, полтора часа? Каждый раз вхожу в аудиторию с опасением не оправдать их ожиданий.
В 1-й роте за последним столом, у стенки, сидел совсем юный курсант Олег Букатый. Я его побаивалась: он посмеивался над всем, что говорила. Это очень смущало, зачастую я теряла нить рассказа. Так и не нашла в себе смелости поговорить с Олегом с глазу на глаз. Возможно, мальчик усмехался без злого умысла, по причинам, меня не касающимся, а я, принимая всё на свой счёт, переживала. Знал ли он об этом?