Вы здесь

3.3. Книги Экклезиаста и Притчей как политическая агитация.

Здесь следует сказать несколько слов и о таком философском тексте Ветхого Завета, как Книга Экклезиаста. Очень важно то, что в этой книге Бога именуют не иначе, как Элохим (предельно отвлеченное обозначение божества, принятое у финикийцев: см. выше), избегая обычного в Ветхом Завете термина «Адонай» - «Господь» (как его называли израильтяне) [21, с. 152]. Уже одно это достаточно очевидно свидетельствует о финикийском влиянии.

Само слово «экклезиаст» - калька с ханнанского «кохелет». Это не имя собственное, а наименование председательствующего (или выступающего) на народном собрании как сходке полноправных граждан города. О времени и месте написания Книги Экклезиаста достоверных сведений практически нет, но в ней наличествуют административные термины ахеменидской эпохи. Это значит, что в нынешнем виде она сложилась не ранее V в. до н. э. Книгу часто датируют чуть ли не эпохой эллинизма. Но: «Позволительно предположить, что философские отрывки, явно авторские, принадлежат собственно Экклезиасту, тогда как сопутствующая им расхожая мораль щедро разбавлена позднейшими вставками анонимных редакторов и переписчиков книги. Само наличие вставок несомненно хотя бы потому, что интерполяцией являются вводная часть к книге и ее эпилог. Да и в самом расположении притч, где явно прослеживается мнемоническая система, чувствуется позднейшая редакторская рука» [21, с. 139-140]. По нашему мнению, первоначальное ядро текста представляет собой изложение действительного выступления некоего ведущего с откликом на политическую злобу дня, связанную с какими-то социальными катаклизмами, возможно, и с уже упоминавшейся революцией в Тире. Ниже мы попытались реконструировать этот гипотетический первоначальный текст, скомпоновав ряд отрывков из Книги Экклезиаста:

«Никчемно все, - сказал Ведущий собрание, - напрасно все и бесцельно все. Что пользы человеку в трудах его, которыми трудится он под солнцем? Поколения приходят, и поколения уходят, а земля как была, так и остается прежней. Непознаваема суть вещей. Не выразить ее никакими словами. Не может глаз ее рассмотреть. Не может ухо ее расслышать. Что было в прошлом, то и теперь, и что делалось прежде, то происходит и ныне, и ничего под солнцем нового нет. (1.2-9)… Взглянул я на мудрость и на глупость с безумием, и сказал себе: что может сделать идущий вслед за царем? Не больше того, что уже сделано! (2.12)… Не говори: “отчего это прежние дни были лучше нынешних?” потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом (7:10)… Я видел рабов, разъезжающих верхом, и князей, ходивших пешком, как рабы (10.7)… Лучше быть бедным, но умным юношей, нежели старым, но глупым царем, уже неспособным прислушиваться к советам. Ибо тот и из темницы выйдет в цари, а рожденный царствовать станет нищим. Видел я, как все живое, ликуя, встречает юношу, занявшего место царя. Несметная толпа окружала его, но она же позднее разочаруется в нем. Это тоже бессмысленно, как погоня за ветром (4.13-16)… Горе стране, где у власти отрок (раб, слуга, вообще человек низкого происхождения; др. вариант: ребенок, недоросль) и вельможи которой спозаранку пируют. Блаженна страна, царь которой знатен и князья которой обедают скромно (10.16-17)… Вот мой совет: повинуйся царю, ибо ты давал ему клятву перед Богом. Будь осторожен, уходя от него, и не участвуй в неблаговидном деле! (8.2)» [21, с. 139-154].

Здесь следует подчеркнуть два момента. Во-первых, очень важно, что Экклезиаст не просто затрагивает политические вопросы, а и у всей его речи в целом можно предположить политическую цель. Собственно, на народном собрании «идущий вслед за царем» и не мог ставить никаких иных целей для своего выступления, в данном случае он призывал повиноваться царю. «Если ты увидишь в какой области притеснение бедному и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому: потому что над высоким наблюдает высший, а над ними еще высший. Превосходство же страны в целом есть царь, заботящийся о стране (5:7-8). Если гнев начальника вспыхнет на тебя, то не оставляй места твоего; потому что кротость покрывает и большие проступки (10:4). Даже и в мыслях твоих не злословь царя, и в спальной комнате твоей не злословь богатого; потому что птица небесная может перенести слово, и крылатая – пересказать речь (210:20)».

В подобной речи естественно звучат ссылки на хорошо известные его слушателям прецеденты, когда царям не повиновались, но все это в итоге оказывалось лишь «погоней за ветром». Но при этом в книге ничего не говорится о таком поучительном примере, как падение Израильского царства в 722 г. до н. э. После же завоевания Иудейского царства в 586 г. до н. э. призыв повиноваться царю вообще утратил актуальность. Логично предположить, что выступление произошло ранее падения Израильского царства, разрушения Сидона и ассирийских завоеваний в целом, т. е. что ядро Книги Экклезиаста сложилось не позднее VIII в. до н. э., в эпоху расцвета Финикии.

В связи с этим следует еще подчеркнуть, что в еврейском оригинале слово «Кохелет» стоит в женском роде [21, с. 151], как некое абстрактное понятие, а не человек. На эту тему много спорили, однако разгадка, вероятно, содержится в книге Ветхого Завета, непосредственно предшествующей книге Экклезиаста: Книге Притчей Соломоновых. И относительно этой книги можно предположить ту же самую политическую цель: предотвращение народного восстания (1:20-26): «Премудрость возглашает на улице, на площадях возвышает голос свой, в главных местах собраний проповедует, при входах в городские ворота говорит речь свою: “Доколе, невежды, будете любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание? Обратитесь к моему обличению: вот, я изолью на вас дух мой, возвещу вам слова мои. Я звала, и вы не послушались; простирала руку свою, и не было внимающего; и вы отвергли все мои советы, и обличений моих не приняли: за то и я посмеюсь вашей погибели; порадуюсь, когда придет на вас ужас”». Думается, это та самая Премудрость (Соломонова) которая председательствует на народном собрании и в Книге Экклезиаста.

В Книге Притчей речь идет именно о жесточайшем социальном конфликте. Чуть раньше в первой главе говорится: «Сын мой! Если будут склонять тебя грешники, не соглашайся; если будут говорить: “иди с нами, сделаем засаду для убийства, …наполним домы наши добычею; жребий твой ты будешь бросать вместе с нами, склад один будет у всех нас”: Сын мой! Не ходи в путь с ними» (1:10-15). Собственно, вся Книга Притчей – только об этом. Давайте зададимся вопросом: есть ли глубокая мудрость в том, чтобы страстно призывать сына не становиться разбойником с большой дороги? Как же его воспитывал премудрый отец, если теперь ему приходится убеждать сына в том, что плохо быть разбойником? Очевидно, что здесь дело обстояло не так-то просто: видимо, у «грешников» были свои мощные аргументы. Иначе зачем далее стоят такие увещевания: «Надейся на Господа всем сердцем своим, и не полагайся на разум твой. …Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа, и удаляйся от зла» (3:5,7).

Итак, далеко не всякая мудрость хороша: «Что нечистым серебром обложенный глиняный сосуд, то пламенные уста и сердце злобное. Устами своими притворяется враг, а в сердце своем замышляет коварство… откроется злоба его в народном собрании (26:23-24, 26). Уста праведного знают благоприятное, а уста нечестивых – развращенное (10:32). Люди развратные возмущают город, а мудрые утишают мятеж (29:8). Не хорошо и обвинять правого, бить вельмож (!! – И. Р.) за правду (17:26). Бойся, сын мой, Господа и царя; с мятежниками не общайся, потому что внезапно придет погибель от них (Бога и царя. – И. Р.); и беду от них обоих кто предугадает? (24:21-22)».

– Как видим, вся мудрость Притч имела значение прежде всего политической пропаганды по предотвращению социальной революции, подобной победоносному восстанию рабов в Тире: «Начало мудрости – страх Господень (1:7). Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города (16:32). За смирением следует страх Господень, богатство и слава и жизнь (22:4). Кротостью склоняется к милости вельможа (25:15). Не негодуй на злодеев, и не завидуй нечестивым (24:19). Богатый и бедный встречаются друг с другом; того и другого создал Господь. …Богатый господствует над бедным, и должник делается рабом заимодавца (22:2, 7). Не прилична рабу пышность, тем паче рабу господство над князьями (19:10). Если с детства воспитывать раба в неге, то впоследствии он захочет стать сыном (29:21)». И наконец, вершина педагогической мудрости: «Не оставляй юношу без наказания; если ты накажешь его розгою, он не умрет: ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней (23:13-14) Раны от побоев – врачевство против зла, и удары, проникающие во внутренности чрева (20:30)».

Впрочем, автор (авторы) Притчей был скорее умеренным реформатором, чем реакционером. В тексте содержится и вполне конструктивная социальная программа, и определенный социальный идеал: «Ненависть возбуждает раздоры, но любовь покрывает все грехи (10:12). Спасай взятых на смерть, и неужели откажешься от обреченных на убиение? (24:11). Как рыкающий лев и голодный медведь, так и нечестивый властелин над бедным народом (28:15). Удали неправедного от царя, и престол его утвердится правдою (25:5). Если царь судит бедных по правде, то престол его навсегда утвердится (29:14). Не будь грабителем бедного, потому что он беден; и не притесняй несчастного у ворот (22:22). Благотворящий бедному дает взаймы Господу; и Он воздаст ему за благодеяние его (19:17). Кто удерживает у себя хлеб (во время голода. – И. Р.), того клянет народ; а на голове продающего – благословление (11:26). Не передвигай межи давней, которую провели отцы твои (22:28). Мерзость перед Господом – неодинаковые гири, и неверные весы – не добро (20:23)».

Однако главный акцент в Притчах сделан скорее на личных усилиях и праведном поведении каждого человека: «Не будь лжесвидетелем на ближнего своего (24:28). Лучше немногое с правдою, нежели множество прибутков с неправдою (16:8). Не покидай друга своего и друга отца своего, и в дом брата твоего не ходи в день несчастья твоего; лучше сосед вблизи, нежели брат вдали (27:10). Вино – глумливо, сикера – буйна; и всякий, увлекающийся ими, неразумен. …Не люби спать, чтобы тебе не обеднеть. …Предприятия получают твердость через совещание (20:1, 13, 18). Кто хочет  иметь друзей, тот и сам должен быть дружелюбным (18:24). Дом и имение – наследство от родителей, а разумная жена – от Господа (19:14)» и т. д.

Подобные же житейски-педагогические мотивы имеются и в книге Екклезиаста: «Екклезиаст был еще “хакамом”, который “учит людей знанию” и обращается со своим “знанием” не только к тем, кто способен понимать и разделять его самые глубокие мысли, но и к “человеку улицы”, “человеку толпы”, который нуждается главным образом в “практической мудрости”, в советах, как удержаться на плаву в этом житейском море, как не впасть в нищету, не попасть в немилость к власть имущему, как по возможности получить от жизни побольше радости и поменьше горя… Адресуясь к “человеку улицы”, автор Книги Екклезиаста не только обращается к нему на привычном для этого человека языке поговорок и притч, …но и предлагает ему соответствующий набор советов практической мудрости: он осуждает леность и расточительство, предупреждает об опасности женщин, хвалит трудолюбие, кротость и терпение, покорность начальству и т. п. Он советует видеть в жизни не только горести, но и радости, простые человеческие радости: от хорошей еды и от вина, от любимой женщины, от любимого занятия, неизменно добавляя, что все это “дар Божий”» [153, с. 218-219].

Обращение к “человеку улицы” с призывом быть покорным начальству – это и есть политическая пропаганда в чистом виде. Но при этом в Притчах звучит и очень современный мотив прославления профессионального мастерства, причем независимо от того, в чем его проявляют: «Видел ли ты человека проворного в своем деле? Он будет стоять перед царями; он не будет стоять перед простыми» (Прит. 22:29). По сути та же мысль повторяется и у Экклезиаста: «Вот еще что я нашел доброго и приятного: есть и пить и наслаждаться добром во всех трудах своих, какими кто трудится под солнцем во все дни жизни своей, которые дал ему Бог» (Еккл. 5:17). 

Интереснейший момент – наличие в тексте Притчей четкого указания, во-первых, на время создания книги, а во-вторых, на конкретное авторство. О времени сказано: «И это притчи Соломона, которые собрали мужи Езекии, царя Иудейского» (25:1). Езекия (Хизкия) правил в 727-698 гг. до н. э., в разгар ассирийского нашествия. Значит, сочинены были эти изречения несколько ранее. В целом Книга Притчей не имеет сквозного сюжета, это именно сборник изречений, часто многократно повторяющихся. Так что ее действительно скомпоновали в сборник разные «мужи». Всплывают в ней и «морские» сравнения, финикийские по духу: «И ты будешь, как сидящий среди моря, и как спящий на верху мачты» (23:34). Но главное: в конце Книги стоят главы 30 и 31, у которых указаны авторы. 31 глава («Слова Лемуила царя. Наставление, которое преподала ему мать его») посвящена якобы добродетельной жене: «Она, как купеческие корабли, издалека добывает хлеб свой. …Она делает покрывала, и продает, и поясы доставляет купцам финикийским» (31:14, 24). Но скорее все-таки это алегория добродетельного народа (который по-еврейски женского рода).

Однако самое интересное – 30 глава Притчей, «Слова Агура, сына Иакеева. Вдохновенные изречения, которые сказал этот человек Ифиилу, Ифиилу и Укалу» (30:1). Начинает он с заявления: «Подлинно, я более невежда, нежели кто-либо из людей, и разума человеческого нет у меня. И не научился я мудрости, и познания святых не имею. Кто восходил на небо и нисходил? …кто поставил все пределы земли? какое имя ему? и какое имя сыну его? знаешь ли?» (30:2-4). – Этим заявлением Агур прямо отрицает пророческий и «богодухновенный» характер своего учения, провозглашает, что его «вдохновенные изречения» - это его личная философия. Т. е. весь его текст, как и в целом текст Притчей, имеет антипророческий пафос: «Не прибавляй к словам Его (Бога), чтоб Он не обличил тебя, и ты не оказался лжецом» (30:6).

С другой стороны, и на свой разум Агур тоже не слишком полагается: «Подлинно, я более невежда, нежели кто-либо из людей, и разума человеческого нет у меня. И не научился я мудрости». В этом Агур подобен Сократу, который «говорил, …что он знает только то, что он ничего не знает» (Диог. 2:32) [71, с. 103]. Эти мысли очень близки к высказанным в Книге Экклезиаста: «Я сказал: “буду я мудрым”; но мудрость далека от меня. Далеко то, что было, и глубоко – глубоко: кто постигнет его?» (Еккл. 7:23-24). «Человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. К этому близко и знаменитое (Еккл. 1:17-18): «И предал я сердце тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это – томление духа. Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

Главная причина недоверия к собственной и чужой мудрости у Агура и Экклезиаста тоже совпадает: «Мудрость делает мудрого сильнее десяти властителей, которые в городе. Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы; поэтому не на всякое слово, которое говорят, обращай внимание, чтобы не услышать тебе раба твоего, когда он злословит тебя. Ибо сердце твое знает много случаев, когда и сам ты злословил других» (Еккл. 7:19-22). Притча же Агура завершается словами: «Если ты в заносчивости своей сделал глупость и помыслил злое, то положи руку на уста; потому что, как сбивание молока производит масло, толчек в нос производит кровь, так и возбуждение гнева производит ссору» (Прит. 30:32-33). 

В книге Экклезиаста и притче Агура полностью совпадают и идеалы социального поведения. Агур: «Двух вещей я прошу у Тебя, не откажи мне, прежде нежели я умру: суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом, дабы пресытившись я не отверг Тебя и не сказал: “кто Господь?” и чтоб обеднев не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе» (Прит. 30:7-9). Экклезиаст: «Не будь слишком строг, и не выставляй себя слишком мудрым: зачем тебе губить себя? Не предавайся греху (как бедные. – И. Р.) и не будь безумен (как богатые. – И. Р.): зачем тебе умирать не в свое время? Хорошо, если ты будешь держаться одного и не отнимать руки от другого; потому что, кто боится Бога, тот избежит всего того» (Еккл. 7:16-18). Некоторые же мысли в обеих книгах непосредственно дополняют друг друга. Например: «Не злословь раба пред господином его, чтобы он не проклял тебя, и ты не остался виноватым» (Прит. 30:10). А с другой стороны: «Не на всякое слово, которое говорят, обращай внимание, чтобы не услышать тебе раба твоего, когда он злословит тебя» (Еккл. 7:21).

Притча Агура имеет много общего с Книгой Экклезиаста и по блестящему стилю, и по «животным» метафорам. Но помимо этого Притча являет собой еще и прекрасный образец целостной и логичной литературной композиции. Итак, сначала в ней представлен сам Агур (30:1); затем он заявляет свою общую философскую позицию (30:2-6). Потом идет изложение его социально-политического идеала «золотой середины»: «нищеты и богатства не давай мне» (30:7-10). Затем Агур переходит к обличению за нечестие правителей и богачей (30:11-17): «Есть род, который проклинает отца своего (Бога. – И. Р.) и не благословляет матери своей (слово “народ” в еврейском языке – женского рода. – И. Р.) …Есть род, у которого зубы – мечи, и челюсти – ножи, чтобы пожирать бедных на земле и нищих между людьми. У ненасытимости две дочери: “давай, давай!” Вот три ненасытимых, и четыре, которые не скажут: “довольно!” Глаз, насмехающийся над отцом и пренебрегающий покорностью к матери, выклюют вороны дольные, и сожрут птенцы орлиные!».

Но дальше Агур переходит к обличению и противоположной стороны. Причем наиболее логичное толкование дальнейшего текста связано именно с революцией в Тире. Здесь следует напомнить, что легенда связывает основание Тира с видением на блуждающем скалистом острове чудесного дерева, на вершине которого находился орел, а у подножия – змей [35, с. 53-54; подробнее см. гл. 5.5]. Кроме того, можно напомнить финикийский обычай священной храмовой проституции, в частности, связанный с культом Астарты. А теперь текст: «Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: Пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице. Таков путь и жены прелюбодейной; поела и обтерла рот свой, и говорит: “я ничего худого не сделала”» (Прит. 30: 18-20).

У меня создалось впечатление, что Притча Агура не слишком привлекла внимание исследователей и совершенно неправильно понята толкователями. В самом начале Книги Притчей сказано: «разумный найдет мудрые советы, чтобы уразуметь притчу и замысловатую речь, слова мудрецов и загадки их» (Прит. 1:5-6). А вот в Толковой Библии смысл 30-й главы Притчей, «замысловатую речь, слова мудрецов и загадки их» разумеют практически буквально. Например, приведенные выше 18-20 стихи толкуют так: «В этом трехстишии главная его мысль – это мысль об омерзительности и бесстыдстве прелюбодеяния» [120, т. 3, с. 499]. Вряд ли эти комментаторы смогли бы прояснить взаимосвязь пути орла в небе с омерзительностью прелюбодеяния.

Под «развратом» и «прелюбодеянием» в Притчах явно имелось в виду высказывание «развратных» идей: «Не соревнуй человеку, поступающему насильственно, и не избирай ни одного из путей его; потому что мерзость пред Господом развратный, а с праведным у Него общение» (Прит. 3:31-32). Итак, «разврат» – это насилие, в данном случае (в Тире) – насильственная смена власти. Дальнейшие слова Агура это наглядно подтверждают. Сразу после пассажа о «жене прелюбодейной» он продолжает: «От трех трясется земля, и четырех она не может носить: раба, когда он делается царем; глупого, когда он досыта ест хлеб; позорную женщину, когда она выходит замуж, и служанку, когда она занимает место госпожи своей» (Прит. 30:21-23). Итак, разврат – это насильственная социальная революция. Напомним еще раз известие Юстина о победоносном восстании рабов в Тире: «Тирянам пришлось претерпеть унизительные мучения от своих рабов, ставших слишком многочисленными. Они составили заговор, перебили весь свободный народ и господ и так, став хозяевами города, овладели очагами господ, вторглись в государственные дела, переженились и, хотя сами свободными не были, объявили об освобождении рабов. …Слух о преступлении рабов распространился повсюду, это был устрашающий пример для всего мира» [26, № 3/54 (18, 4)].

Далее в тексте идет некий положительный идеал на примере из животных: «Вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых: Муравьи – народ не сильный, но летом заготавливают пищу свою; Горные мыши – народ слабый, но ставят домы свои на скале; У саранчи нет царя, но выступает вся она стройно; Паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах» (30:24-28). Суть этой аналогии – вероятно, сравнение с четырьмя основными занятиями людей: земледелием (муравьи), строительством (горные мыши), ремеслом (паук) и войною (саранча). Иначе говоря, каждый «малый» должен заниматься своим делом и не лезть в политику. А политикой пусть занимаются великие. На это намекают последующие «животные» аналогии: «Вот трое имеют стройную походку, и четверо стройно выступают: Лев, силач перед зверями, не посторонится ни перед кем; Конь и козел (вероятно, аллегории воина и жреца. – И. Р.), и царь среди народа своего» (30: 29-31). И далее – уже приведенное выше заключительное замечание: «Если ты в заносчивости своей сделал глупость…» и т. д. Все логично.

Вообще по своему блестящему литературному стилю Агур весьма близок к автору книги Экклезиаста. Политические идеи притчи Агура и Книги Экклезиаста тоже совпадают. Идейно-смысловая и стилистическая близость этих произведений, а также их непосредственное (через притчу Лемуила) соседство в каноническом составе Библии позволяет высказать предположение о некой личной связи Агура с автором Книги Экклезиаста. Нельзя даже исключить гипотезу о том, что сам Агур и был автором Книги Экклезиаста. Напомним еще раз комментарий из Толковой Библии: «Вполне допустимо предположение, что в изречениях Агура и Лемуила мы имеем произведение или по крайней мере отзвук интеллектуальной культуры “сынов востока” – арабов, идумеев и др., как и в книге Иова (…) Как и имя Агура, Ифил и Укал должны обозначать известных лиц, быть может, слушателей, учеников Агура» [120, т. 2, с. 496-497]. Но куда более правдоподобно, что здесь «мы имеем произведение или по крайней мере отзвук интеллектуальной культуры» финикийцев.