Вы здесь

Накануне войны с Россией.

НАКАНУНЕ ВОЙНЫ С РОССИЕЙ

 

Напряжение в Берлине – Канарис предостерегает – Гитлер о войне на два фронта – Переговоры с командованием вермахта об использовании подразделений полиции и СД – Соглашение между Гейдрихом и Вагнером – Совещание офицеров отдела 1с и командиров полицейских подразделений – Подготовка к выступлению Гитлера – Дело Хория Сима – Полицейский отчет о советском шпионаже – Разговор у Хорхера – Обмен дипломатов.

 

Весна 1941 года прошла для берлинцев почти незамеченной. Столица рейха жила все более лихорадочной, нервной жизнью. Казалось, все ощущали, как на Востоке собирались тяжелые грозовые облака. И мы с Канарисом, совершая утреннюю прогулку верхом, поневоле заговаривали о предстоящей войне с Россией. Мы оба считали, что точка зрения генерального штаба, согласно которой мы сможем благодаря нашему военному и техническому превосходству победоносно завершить восточный поход в течение нескольких недель, была очень поверхностной. Однако мы расходились в оценке производственных и транспортных возможностей России. Опираясь на соответствующие документы, я считал, что объем производства танков в России должен намного превосходить данные Канариса, да и в области конструктивных характеристик танков от русских следует ожидать больших сюрпризов. Я основывал эти предложения на высказываниях членов советской военной делегации, посетившей Германию в марте 1941 г. Гитлер тогда приказал: чтобы произвести на русских хорошее впечатление, показать делегации не только наши современные танковые школы, но и раскрыть перед ними секретные предписания и директивы. После осмотра русские сомневались, что мы показали им все, и говорили, что, вопреки приказу Гитлера, кое‑что от них утаили. Отсюда я сделал вывод, – они считали продемонстрированные нами модели не принадлежавшими к последнему слову техники, сравнивая их со своими собственными танками. У нас же тогда, на самом деле, не было ничего лучшего; а русские уже в 1941 году могли в массовом порядке применить в бою танк Т‑34, превосходивший по своим характеристикам наши танки.

Кроме того, Канарис также утверждал, что у него есть безупречные документы, согласно которым Москва, являющаяся крупным индустриальным центром, связана с Уралом, богатым сырьевыми ресурсами, всего лишь одной одноколейной железной дорогой. На основе имевшихся в нашем распоряжении сообщений я придерживался противоположного взгляда. Один лишь этот пример показывает, насколько трудно было военному командованию, в результате дублирования в работе наших разведывательных служб, правильно оценивать эту противоречивую информацию при составлении своих оперативных планов. Сколько иронии в том, что я сейчас вспоминаю о разговоре с Канарисом, во время которого он поднял вопрос, не склоняется ли Гейдрих также к мнению, что Советский Союз после эффективных военных ударов может быть разрушен изнутри. Гитлер и Гиммлер, а с ними и некоторые представители генералитета придерживались именно этой точки зрения. Канарис намекнул, что он ни в коем случае не разделяет их оптимизма. Видимо, он хотел в результате нашей беседы натолкнуть меня на мысль изложить его точку зрения Гейдриху, а через него и высшему руководству. Его собственное влияние на этих людей, сказал он, уже подорвано.

В первый раз, когда я заговорил с Гейдрихом на эту тему, то получил от него безоговорочно отрицательный ответ: «Я считаю, вы оба используете свои поездки по утрам для того, чтобы постепенно превратиться в жалобщиков». В другой раз он дал мне сильнейший нагоняй, который мне когда‑либо приходилось получать от него: «Оставьте, в конце концов, ваши обывательские и пораженческие сомнения». Я осторожно заметил, не усилит ли Сталин под воздействием военных неудач свой партийный аппарат. Хотя Гейдрих и дал мне столь резкий отпор, все же мне казалось, что он был слишком трезвым человеком, чтобы в глубине души не учитывать такую возможность. Чем напряженнее становилась обстановка в ожидании войны с Россией, тем нервознее и рассеяннее становился Канарис. В разговорах со мной он беспорядочно затрагивал одну проблему за другой, перескакивал с обсуждения американского авиационного производства на политические события на Балканах, неминуемо, в конце концов, приходя к вопросу о России. Видимо, таким образом он хотел заглушить свой глубокий пессимизм. Это состояние его психики настолько обострилось, что иногда я, слушая его, готов был расхохотаться, не будь обстоятельства столь серьезными. Он часто в то время звонил мне и говорил настолько бессвязно, что понять его мог только тот, кто хорошо знал Канариса. Однажды я все‑таки обратил один такой телефонный разговор в шутку, сказав ему: «Пожалуй, набралось достаточно материала, чтобы представить Гейдриху доклад о ночном пении „птиц‑жалобщиков“. Он испуганно воскликнул в ответ: „Ах, я совсем забыл, что мы с вами не одни, что нас держат «на крючке“.

Через несколько дней, помнится в начале мая, меня пригласил на обед Гейдрих. Сначала он говорил со мной об обычных служебных делах, затем перешел к предстоящей русской кампании, намекнув при этом на изменившуюся точку зрения Гитлера на англичан как военных противников. Теперь, сказал Гейдрих, Гитлер – после провала авиационной стратегии Геринга в небе над Британскими островами – склоняется к предположению, что при существующих обстоятельствах Англия все же сможет с помощью Америки ускорить процесс своего вооружения. Поэтому он всеми средствами форсировал строительство подводного флота; он намеревается, по словам Гейдриха, сделать его настолько мощным, чтобы отпугнуть США от активного вступления в войну. Даже в случае участия в войне Соединенных Штатов нет оснований ожидать вторжения на европейский материк раньше, чем через полтора года [1]. Этого времени казалось Гитлеру достаточно для нападения на Россию, не подвергаясь опасности войны на два фронта. Если это время не использовать, считал Гитлер, Германия окажется зажатой между двух врагов – союзников, угрожающих вторжением, и Россией, усилившейся настолько, что вряд ли мы сможем отразить удар с Востока. Военные приготовления в России, он считает, приняли настолько угрожающий характер, что следует ожидать нападения Советов. Сталин может в любой момент превентивно использовать наши затруднения и на Западе, и в Африке. Пока еще мощь нашего вермахта достаточна, чтобы нанести поражение России во время этой передышки. Столкновение с Советским Союзом, по мнению Гитлера, рано или поздно неизбежно, так как этого требует безопасность Европы. Поэтому было бы лучше предотвратить эту опасность, пока мы чувствуем себя вправе полагаться на собственные силы. Генеральный штаб уверяет, что благодаря фактору внезапности кампания сможет быть победоносно завершена к рождеству 1941 года. Однако Гитлер, по словам Гейдриха, полностью осознает всю тяжесть и далеко идущие последствия своего решения, поэтому он хочет использовать любые средства для достижения успеха. Ввиду этого он не только разрешает, но и приказывает использовать подразделения полиции безопасности и порядка в этой решающей кампании. Эти подразделения следует использовать («в зоне действия сухопутных войск») прежде всего в тыловых, но частично и в прифронтовых районах и в районах боевых действий – впервые в нашей практике. Используя эти части в боевой обстановке, Гитлер думает одновременно снять с них обвинение в том, что они якобы сплошь состоят из шкурников, радующихся возможности ограничиться поддержанием порядка лишь в тылу. Эту мысль Гитлера следует приветствовать, так как она означает усиление позиций полиции по отношению к вермахту и влечет за собой всевозможные преимущества как в области личного состава, так и организации. В тыловом районе в задачи полицейских подразделений должна входить защита войск от диверсантов и шпионов, а также охрана важных лиц и документов. Кроме того, необходимо подумать о том, чтобы привлечь полицию к поддержке деятельности всей интендантской службы, к охране железных дорог, аэродромов, помещений для войск и складов с боеприпасами. Новые формы ведения «молниеносной войны» вызывают необходимость сделать эти подразделения моторизованными, чтобы они не отставали от подвижных частей сухопутных войск. Все это в принципе уже обсуждено с фюрером, сказал Гейдрих, а все подробности, особенно в техническом отношении, необходимо урегулировать с генерал‑квартирмейстером сухопутных войск.

Гейдрих на минуту задумчиво поглядел перед собой и продолжал: «Мюллер уже с марта проводил ряд совещаний с генерал‑квартирмейстером генералом Вагнером и его ближайшим сотрудником, обер‑лейтенантом фон Альтенштедтом, относительно принципиальной договоренности о форме директивы, которую надлежит совместно издать, но проявил себя при этом крайне неловким. Он не может подыскать надлежащих формулировок и, кроме того, с типично баварским упрямством цепляется за второстепенные вопросы, касающиеся его престижа, и относится к своим собеседникам чуть ли не как к „свиньям‑пруссакам“. Вагнер не без оснований жаловался мне на Мюллера; я уже распорядился отстранить Мюллера от решения этого вопроса и передать все документы, связанные с ним, вам. Вагнер также согласен завтра же встретиться с вами, чтобы продолжить переговоры только с вами – без участия Альтенштедта».

Я прервал Гейдриха и спросил, как он себе представляет систему субординации и снабжения наших подразделений. Он ответил, что, разумеется, вермахт будет оказывать нам на обширных территориях России полную поддержку как в области снабжения горючим и провиантом, так и при использовании автомобильного парка и технических средств связи. Другая проблема состоит в том, чтобы правильно координировать субординационные отношения при сохранении самостоятельности в практической деятельности. Это представляется ему самой трудной задачей. На этом месте переговоры между Вагнером и Мюллером зашли в тупик. Вагнер считает, что в районе боевых действий право командования должно принадлежать только одной инстанции. Здесь он прав, так как нельзя допускать, чтобы на фронте действовали «дикие части». В районе боевых действий тактическое и организационное подчинение неизбежно. Действия наших подразделений должны органически быть составной частью общих операций вермахта, однако в оперативных районах и в тылах сухопутных войск можно будет, несмотря на практически подчиненное положение, пользоваться самостоятельностью в профессиональной области. В заключение Гейдрих добавил: «Какую форму получит эта профессиональная самостоятельность, в значительной мере будет зависеть от вашего умения составлять формулировки». На этом наш разговор закончился.

В тот же день я изучил соответствующие материалы и сделал для себя наброски основных пунктов будущего документа. С этим я на следующий день отправился к Вагнеру. Сначала меня принял обер‑лейтенант фон Альтенштедт, с которым я обговорил лишь вопросы общего характера. Мне стало понятно, что его несколько подчеркнутая офицерская манера держаться была для Мюллера бельмом на глазу.

Сам генерал‑квартирмейстер был человеком лет пятидесяти пяти, спокойным и деловитым, хотя и не лишенным темперамента. Сначала он задал мне несколько вопросов о моем происхождении, профессии и затем спросил: «Как, собственно говоря, вы попали в аппарат (он имел в виду мою службу)?» Я рассказал ему о целой цепи случайностей, с которыми жизнь сталкивает любого человека. Затем мы перешли к делу. Я изложил ему свою точку зрения, подчеркнув то, что считал основным, исходя из имевшихся в моем распоряжении документов. Я добавил, что в данный момент спор вокруг вопросов престижа означал бы ненужную трату времени. По моему мнению, сказал я, необходимо как можно быстрее найти удовлетворительное для обеих сторон решение вопроса. В ходе беседы, однако, мы вновь запнулись на проблеме профессиональной самостоятельности, праве отдавать самостоятельные приказы и вопросе о тактической подчиненности в различных территориальных районах [2]. Я считал, что районы, управление которыми намечено отдать в руки гражданских властей, ни с какой стороны не будут представлять для нас проблемы, так как там будут существовать такие же субординационные отношения, как в оккупированных областях. Что же касается фронтовых районов, говорил я, нет, видимо, никакого сомнения в том, что здесь решающую роль будет играть точка зрения оперативного военного руководства и полная субординационная подчиненность подвижных подразделений полиции безопасности и СД фронтовым командирам сухопутных войск. В тыловых районах сухопутных войск полная подчиненность не представлялась мне более необходимой и казалась несоответствующей целям использования этих подвижных подразделений, так как планируемые специальные отряды должны были выполнять в профессиональном отношении совершенно иные задачи и их самостоятельность была необходимой потому, что они не должны были действовать в соответствии с тактическими приказами сухопутных войск.

Генерал Вагнер в конце концов в основном согласился с моими предложениями. Затем мы перешли к техническим деталям. Я предложил, придерживаясь намеченной цели, подготовить проект приказа, который я представил бы ему без предварительного обсуждения с Гейдрихом, чтобы он, Вагнер, мог бы внести необходимые, по его мнению, изменения. Генерал‑квартирмейстер был полностью удовлетворен таким итогом.

Проекту я предпослал своего рода преамбулу. В ней приводились выдержки из приказа фюрера об «Использовании мобильных подразделений полиции безопасности и СД в составе сухопутных частей вермахта для обеспечения безопасности войсковых тылов». Выступая, таким образом, в роли исполнителя воли фюрера, я использовал эту преамбулу в качестве юридического обоснования всего проекта.

Через два дня я представил генералу результаты своей работы. Он вместе с Альтенштедтом тщательно изучил проект. «Согласен, – сказал он, – все в точности, как мы договорились. Надеюсь, что вашему шефу теперь не к чему будет придраться».

Когда я докладывал об этом Гейдриху, ни один мускул на его лице не дрогнул; на нем не отразилось ни недовольства, ни удовлетворения. Сказав, что он хочет еще раз обдумать этот вопрос наедине, он простился со мной. На следующий день он вызвал меня и заявил: «В общих чертах я согласен с вашим проектом. Но прежде чем я и Вагнер подпишем его, мне бы хотелось уяснить некоторые пункты. Местами ваши формулировки, в особенности касающиеся доставки взрывчатых веществ и возможности использования технических средств связи, слишком туманны и расплывчаты. Пожалуй, лучше всего было бы, если бы вы вместе со мной поехали к Вагнеру на Бендлерштрассе, чтобы на месте внести необходимые поправки».

Вагнер и Гейдрих, хотя и поздоровались друг с другом довольно официально и натянуто, в ходе беседы, первоначально носившей чисто личный характер, все же наладили взаимные контакты. Но по мере того, как они фразу за фразой обсуждали проект приказа, Гейдрих все чаще выдвигал свои возражения. В ответ на его предложение внести какую‑то поправку в текст, Вагнер энергично протестовал. Гейдрих, в свою очередь, когда Вагнер предлагал свой вариант формулировки, отвечал отказом. Я, со своей стороны, неукоснительно придерживался первоначального текста и был против любых поправок и изменений. Правда, временами я внутренне соглашался с возражениями собеседников, предлагавших более точные формулировки. И все же я полагал, что стоит пойти на исправление хотя бы одного пункта, конца этому не будет. Наконец, Гейдрих и Вагнер встряхнули свои авторучки и подписали проект, не изменив в нем ни одного слова. На словах договорились о том, чтобы оригинал с грифом «Главнокомандующий сухопутными войсками» был издан для сухопутных войск, причем Гейдрих оставил открытым вопрос, не следует ли снабдить экземпляры этого издания еще и грифом «Рейхсфюрер СС». И Гейдрих, и Вагнер, видимо, были довольны результатом встречи.

К изумлению моему и Вагнера Гейдрих попросил генерала переговорить с ним наедине. В ответ на удивленный взгляд Вагнера Гейдрих сказал: «Речь идет о приказе фюрера». Вагнер кивнул и сказал: «Ах, вот как» [3]. Я однако видел, как изменилось его лицо. Взгляд его стал холодным и серьезным, он непроизвольно выпрямился в тяжелом кожаном кресле. Гейдрих ждал, пока я покину комнату.

Довольно долго я ходил по коридору взад и вперед. Сквозь массивные, сделанные из дуба, двойные двери кабинета Вагнера я несколько раз слышал, проходя мимо, – как голоса внутри поднимались чуть ли не до крика. Через полчаса они вышли – Гейдрих, как всегда, с невозмутимым лицом и размашистыми движениями, Вагнер шел сдержанным шагом, лицо его покраснело. Простились они коротко и по‑военному.

В автомобиле, на обратном пути к Вильгельмштрассе, мы на первых порах не обменялись с Гейдрихом ни словом. Наконец он обронил: «Вагнер держался очень умело. Более подходящего человека для такой должности вермахту не найти. Я рад, что вы так быстро закончили с ним переговоры».

Перед тем, как расстаться, он попросил меня срочно передать ему все документы, связанные с переговорами с Вагнером. «Они нужны мне для доклада у Гиммлера. Вы можете считать себя свободным. Дальнейшие детали я обговорю с Мюллером» [4] был отдан Гитлером только в устной форме и передан руководителям специальных групп тоже только устно, с указанием о необходимости соблюдать его в строгой тайне. Я ничего не знал ни об этом приказе Гитлера, ни о содержании последующих донесений специальных частей».].

Теперь нам нужно было не отставать от стремительного темпа запущенной на всю мощь военной машины. Час большого генерального наступления ощутимо становился все ближе. «Невидимые фронты» уже пришли в движение. Много усилий потребовала маскировка нашего выступления против России. Следовало обезопасить от шпионов особо угрожаемые места – сортировочные станции и переходы через границу. Кроме того, необходимо было перекрыть информационные каналы противника; мы пользовались ими только для того, чтобы сообщать дезинформирующие сведения, например, о переброске войск и грузов на Запад для подготовки возобновляемой операции «Морской лев». О том, насколько Советы верили в эту дезинформацию, можно было судить по тому, что еще 21 июня русские пехотные батальоны, стоявшие в брест‑литовской цитадели, занимались строевой подготовкой под музыку, готовясь к параду.

В тех районах генерал‑губернаторства [5],  где сосредоточивались наши войска, возникали все новые трудности, обострившиеся еще из‑за столкновений с ведомством Канариса. Военная разведка с успехом использовала руководителей украинских националистов Мельника, Бандеру. Мюллер же был убежден в том, что они преследуют только собственные политические цели и поддержка, оказываемая им, может только вызвать беспокойство поляков.

Гитлер постоянно требовал от Канариса и Гейдриха новых сведений о мерах, предпринимаемых русскими по организации отпора. Не только у нас, но и во всех других руководящих органах постепенно создалась тяжелая, будто наэлектризованная атмосфера. Позже я очень часто встречал людей этого круга, которые под водопадом обрушившихся на них приказов Гитлера были не в состоянии разглядеть в этом хаосе действительно важные вещи и сосредоточиться на них. Со временем люди так вымотались, что стали, махнув рукой на всякий здравый смысл, действовать просто по схеме Ф. Ничего удивительного, что Гитлер часто насмехался над плохой работой абвера. Вплоть до конца 1944 года я неоднократно слышал такую фразу: «Абвер постоянно дает мне кучу разрозненных сообщений, предоставляя мне выискивать в ней то, что мне подходит. Нужно научить их лучше работать».

Канарис, в свою очередь, во время наших утренних прогулок верхом без всяких околичностей ругал высшее командование вермахта – по его мнению, было непростительным легкомыслием утверждать такого человека, как Гитлер, с помощью профессиональных аргументов в мысли о том, что русский поход можно совершить за несколько месяцев. Он не может разделять такого поверхностного оптимизма. И хотя ему известно, что на его постоянные предостережения смотрят со все большим неудовольствием, он не хочет молчать. Совсем недавно он говорил с Кейтелем, но получил отпор: «Мой дорогой Канарис, может быть, в разведке вы что‑нибудь и понимаете, но уж как моряк избавьте нас от лекций по стратегическому планированию». Во время одной из наших встреч Канарис поднял вопрос об использовании частей полиции безопасности и СД, включенных в состав сухопутных войск, и высказал мнение, что это может привести к большим затруднениям. Я посоветовал ему еще раз поговорить об этом с Гейдрихом. Мой совет привел к тому, что между Канарисом и Гейдрихом состоялась беседа, в результате которой было решено созвать совместное совещание с lс/АО и участием как можно большего количества офицеров 1с из групп армий сухопутных войск и командирами частей полиции и СД (айнзатцгрупп и айнзатцкоманд). Насколько я помню, это совещание состоялось в первой половине июня; на нем, кроме отдельных специальных докладов, были сделаны сообщения, в общих чертах освещавшие оперативные планы войны с Россией. Сухопутные войска были представлены генерал‑квартирмейстером, который при освещении технических вопросов сотрудничества опирался на проект приказа, выработанный по соглашению с Гейдрихом. Канарис и Гейдрих затронули специальные вопросы тесного взаимопонимания, «чувства локтя» между частями полиции безопасности, СД и так называемых «охранных частей» военной разведки.

Через несколько дней я с Гейдрихом явился на доклад к Гиммлеру. Нужно было обсудить меры по борьбе с русской разведкой. Обратившись ко мне, Гиммлер сказал: «Фюрер намеревается в день начала русского похода выступить с обращением к немецкому народу.

Так же, как и перед наступлением на Западе, обращение должна дополнять сводка верховного командования вермахта, а учитывая настоящие условия, и сообщение министерства иностранных дел, но прежде всего – отчет шефа полиции. Кроме того, фюрер хочет в своем выступлении упомянуть дело Хория Симы в Румынии. Подготовьте мне срочно проект отчета». Взглянув на Гейдриха, он продолжал: «Хория Сима для нас – слишком недавняя история. Может быть, попробовать отговорить фюрера от его намерения?» Гейдрих явно заволновался и сказал, что считает упоминание об этом деле совершенно излишним. В заключение он стал особенно резко выступать против этой идеи. «К чему это все? – спросил он недовольно. – Какую пользу хочет фюрер извлечь из этой истории в борьбе против России?» Гиммлер начал нервно играть своим кольцом, и наконец, оба взглянули на меня так, как будто ждали от меня какого‑то ответа. «Может быть, Гитлер хочет, – начал я, – представить в своем выступлении дело так, будто попытка поднять восстание со стороны „железной гвардии“ была делом рук советской разведки, и намеревается тем самым успокоить нашего союзника маршала Антонеску, заверив его, что инциденты, подобные делу Хория Симы, не будут допущены в будущем» [6]. Гиммлер, наконец, закончил разговор, сказав: «Предоставим на усмотрение фюрера принять окончательное решение».

Для составления отчета полицейского ведомства в моем распоряжении было всего двадцать четыре часа, при этом мне еще нужно было затребовать необходимые материалы в различных учреждениях и отобрать подходящие. Вокруг меня росла гора бумаг, в которой было легко запутаться. Постоянно мне звонил Гиммлер, который всякий раз, как Гитлеру надо было что‑то узнать, бежал к телефону и бомбардировал меня вопросами и добрыми советами, в том числе и насчет того, как лучшим образом осветить в отчете методы работы советской разведки. Моим преимуществом было то, что я хорошо знал существо вопроса, так как перед этим лично обрабатывал почти всю информацию. Поэтому мне удалось сдать отчет в срок. После того, как его подписал Гейдрих, отчет представили Гиммлеру и к началу наступления на Востоке опубликовали в прессе [7]. В основе его лежали точные и документально подтвержденные разведывательные данные.

21 июня 1941 года – на обеде у Хорхера, в котором приняли участие Гейдрих и я, – Канарис еще раз попытался пробудить в Гейдрихе скептическое отношение к чересчур оптимистическому настроению, царившему в штаб‑квартире фюрера. Гейдрих ответил на это, что Гиммлер сообщил ему о последней застольной беседе между Гитлером и Борманом. Борман, по словам Гиммлера, попытался развеять серьезное и задумчивое настроение, в котором Гитлер в данный момент находился, примерно следующей фразой: «Мой фюрер, у вас есть вполне понятные основания для беспокойства. Однако начало столь грандиозной кампании в нужный срок и с использованием нужных средств зависит только от вас и вашей миссии. Провидение избрало вас быть исполнителем столь важных решений, и я знаю лучше, чем кто‑либо другой, сколько внимания и усилий вы посвятили мельчайшим проблемам, вынашивая ваше решение, сколько вы об этом размышляли…» Фюрер выслушал эти слова, не прерывая Бормана, и ответил, что можно только надеяться, что он, Борман, окажется прав. Однако, принимая столь грандиозные, роковые решения, – говорил Гитлер, – никогда не знаешь, все ли на самом деле взвешено и предусмотрено. Он только просит провидение, чтобы оно, используя его в качестве своего посредника, все обратило бы во благо немецкому народу. Гейдрих по этому поводу заметил, что эти высказывания фюрера весьма содержательны и говорят о том, что он сам отнюдь не настроен так же оптимистично, как его ближайшее военное окружение.

На следующий день, это было 22 июня 1941 года, наши войска в рассветной мгле на всех участках фронта от Финляндии до Черного моря перешли в наступление против Советов.

Во второй половине дня мне позвонили из министерства иностранных дел и сообщили, что необходимо мое срочное содействие в связи с обменом аккредитованного в Берлине советского посла Деканозова и персонала его посольства. Было намечено осуществить обмен на болгаротурецкой границе, куда должен будет прибыть из Москвы немецкий посол граф фон Шуленбург со своим персоналом. Делопроизводитель министерства иностранных дел сообщил мне, что Деканозов отказался выехать из Берлина, так как вот уже несколько дней как пропали двое сотрудников советского консульства в Данциге. Как заявил посол, из достоверных источников ему известно, что эти люди арестованы тайной государственной полицией. Без этих сотрудников, сказал он, обмен дипломатами не может состояться.

Я срочно связался с Данцигом и попросил объяснить мне ситуацию. Сотрудники нашего данцигского отдела сообщили, что речь здесь идет о руководителях обширной шпионской сети русских, имевших связи и с генералгубернаторством, и с Берлином. Их арестовали с помощью разведывательных органов вермахта. Информация, переданная этими агентами в Москву, касалась перемещения войск, транспортных перевозок и интенсивности движения войск в Восточной Пруссии и в генерал‑губернаторстве. Совершенно точно установлено, что использованный ими передатчик все еще находится в районе Данцига. Точные данные, однако, до сих пор не удалось выяснить, поэтому необходимо продолжить допрос арестованных.

На следующее утро сотрудник из Данцига явился ко мне в Берлин. Он выглядел бледным и невыспавшимся; еще раз возбужденно он сообщил мне все подробности дела. В заключение он сказал, что не мог привезти с собой обоих русских. Он готов к тому, чтобы его подвергли за это дисциплинарному взысканию. Теперь пришла моя пора перепугаться. Я озабоченно спросил его, неужели оба арестованных уже мертвы. Он рассказал мне: один из сотрудников, ведших допрос, пришел в ярость от упорного запирательства агентов – поставил одному из них синяк под глазом. Я тут же позвонил в министерство иностранных дел и сообщил, что оба русских у меня в руках, однако сейчас невозможно посадить их на поезд с сотрудниками советского посольства, стоящий в Берлине. Их доставят из Данцига к турецкой границе на самолете. Господин Деканозов может спокойно выезжать. Если оба сотрудника консульства не прибудут вовремя, он сможет всегда задержать обмен наших дипломатов. После длительных колебаний Деканозов принял наше предложение. Я приказал срочно доставить обоих агентов из Данцига, выиграв при этом достаточно времени, чтобы ими в течение целого дня в Берлине смог заняться один из начальников подчиненных мне отделов, бегло говоривший по‑русски и назначенный мной им в сопровождающие. Русских поместили в берлинской гостинице, где они могли, выпив водки, как следует выспаться. Они не высказали приставленному к ним начальнику отдела никаких жалоб, наоборот, тот, у которого был подбит глаз, неоднократно подчеркивал, что сожалеет об отказе отвечать, ведь иначе ему не пришлось бы пережить таких неприятностей. Второй считал дело полностью законченным, но его отнюдь не воодушевляла перспектива быть доставленным на самолете в распоряжение посла. Это, по его мнению, заставило бы их выглядеть в глазах Деканозова в неблагоприятном свете. На следующее утро оба русских покинули Берлин. Перед отлетом я еще раз встретился с ними и пришел к выводу, что в их внешнем виде не было особенных недостатков. Чем ближе они были к цели своего путешествия, тем беспокойнее они становились. Из их разговоров выяснилось, что они боятся и Деканозова, и своего московского начальства. Они опасались, как сообщил мне впоследствии их провожатый, что их провал, приведший к аресту и разоблачению их заданий, не останется безнаказанным. До самого прибытия на турецкую границу и передачи послу наш сотрудник прикладывал все усилия, чтобы удержать их от попытки совершить побег.

Поезд Деканозова уже ожидал на турецкой границе. Поезд с немецкими служащими еще не приходил. В Москве распорядились задержать немецкий поезд на русской территории до тех пор, пока не прибудут оба сотрудника консульства. Поэтому пришлось прождать целых три дня, прежде чем начался обмен.




[1] Гитлер опирался при этом на сообщения человека, «который прислушивался к живому развитию событий» – это был генерал фон Беттихер, тогда военный атташе при немецком посольстве в Вашингтоне. Он не только неверно оценивал общую ситуацию в США – и в политическом, и в военном, и в экономическом отношениях – он сообщил Гитлеру свою оценку производственных возможностей Америки, полностью не соответствующую действительности. Даже союз между США и Канадой, заключенный в 1940 году, он сумел представить в безобидных тонах. Гитлер, придававший огромное значение сообщениям Беттихера, возможно, потому, что они полностью совпадали с его собственной концепцией, уже не мог прислушаться к другому мнению. Ни Гейдриху, ни Канарису не удалось заставить Гитлера отказаться от односторонней информации Беттихера.

 

[2] В первом варианте своей рукописи Шелленберг говорит: «Камнем преткновения оставался следующий пункт – кому должны подчиниться спецчасти тактически и организационно в различных районах? – то есть на фронте и в тылу сухопутных войск».

 

[3] В первой редакции своей рукописи Шелленберг пишет: «Гейдрих дал понять, что хотел бы побеседовать с Вагнером наедине относительно приказа фюрера, о котором, наверняка, ему уже известно. Вагнер подтвердил, что знает о приказе, однако мне самому было неясно, о каком приказе фюрера идет речь. Я тут же вышел из комнаты».

 

[4] На Нюрнбергском процессе представитель обвинения вменил в вину Шеллеибергу тот факт, что он, по его утверждению, был единственным составителем текста соглашения между германским вермахтом и СС, которое дало «айнзацгруппам» разрешение сопровождать германскую армию в походе на Восток и уничтожать всех евреев, находившихся на оккупированных территориях Советского Союза. Шелленберг на это обвинение возразил следующее: «Оглядываясь на прошлое, я пришел к убеждению, что и Гейдрих, и Вагнер, а также командующие группами армий знали о задачах специальных частей, которые выходили далеко за рамки задач, перечисленных в тексте соглашения. Из материалов дела Олендорфа известно, что приказ [об „урегулировании“ еврейского вопроса. – Прим. издателя

 

[5] бывшей Польши. – Прим. перев.

 

[6] Хория Сима был вождем так называемой «железной гвардии» в Румынии. Гейдрих поддерживал его план свержения главы румынского государства маршала Антонеску. Я предостерегал Гейдриха от этого шага. План переворота быстро провалился. Хория Сима и сотни его приверженцев только после длительных переговоров между нами и Антонеску избежали наказания. По указу о помиловании, изданному Антонеску, их поместили сначала в немецкий концентрационный лагерь, а затем содержали в одной из школ для подготовки агентов. Гитлер, который с сентября 1940 года окончательно сделал ставку на Антонеску, был крайне возмущен самовольным вмешательством Гейдриха в путч «железной гвардии». Когда в 1942 году Хория Симе удалось бежать в Италию и там бесследно скрыться, Гитлер пришел в такое бешенство, что назвал СС «черной чумой», которую он еще выметет железной метлой, если они не исправятся. Риббентроп использовал этот промах Гиммлера и Гейдриха, чтобы доложить Гитлеру, что гестапо сообщило о побеге с опозданием на две недели. Все это время мы надеялись поймать Хория Симу.

 

[7] См. приложение.