Вы здесь

(28) Глава двадцать восьмая. На фронте в первые дни войны.

4-ый эскадрон пошел грузиться на Александровскую станцию, которая была недалеко от расположения полка. Мы грузились вместе со 2-ым эскадроном, которым командовал граф П. А. Игнатьев (Патька). Я был с ним в добрых отношениях. Он был знающий офицер, с университетским значком, окончивший Военную Академию по первому разряду. По окончании Академии он вернулся к нам в полк, а не пошел по Генеральному Штабу.
Нашим эшелоном командовал полк. Гревс. Грузились мы очень долго. На станцию приехала А. Р. со своей сестрой и сидела в автомобиле. Я присаживался время от времени к ним. Жена Иоанчика и мой младший брат Георгий тоже приехали на станцию. Тут же была и мать Патьки, старая графиня С. С. Игнатьева.
Но вот настала минута расставания. Она была очень тяжела, но приходилось держаться перед эскадроном и присутствовавшими. Наконец, наш очень длинный поезд тронулся. A. Р. и С. В. Гревс (жена полковника), очень расстроенные, махали платками, пока поезд не скрылся с их глаз. С. В. Гревс упала без сознания, а А. Р. вернулась домой совсем больная и слегла в постель. У нее сделался колит на нервной почве и три дня она провела без сознания. Поправившись она переехала на свою петербургскую квартиру.
В пути у офицеров был отдельный вагон и у каждого свое спальное место. Патька был сперва очень печален, но постепенно тяжелое впечатление от разлуки с близкими рассеялось и мы пришли в обычное наше настроение. Олег в полковом дневнике записывает: «Настроение всех было восторженное: гусары пели песни, на станциях толпы народа встречали нас криками «ура» и горячими пожеланиями успеха».
Во время дороги мы разбирали данные нам карты района, где нам предстояло действовать. В наш вагон сели два армейских пехотных офицера. Один из них был пожилой уже капитан. Оба они были одного и того же полка, Виленского военного округа. Капитан очень хвалил генерал-адъютанта Ренненкампфа, своего командующего войсками, назначенного командующим I армией, в которую входил и наш полк. Через некоторое время, уже на войне, я узнал от полк. Гревса, что капитан этот пал смертью храбрых.
К 25 июля последний эшелон прибыл на станцию Пильвишки и вечером этого же дня полк расположился биваком в районе деревень Верокишке-Уштиловье-Антоново, верстах в 4-х от станции. Лейб-гусары, в составе 2-ой Гвардейской кавалерийской дивизии, вошли в число конницы 1-ой армии. В состав 1-ой армии входили 20, 4 и 3 армейские конуса; кавалерия: правый конный отряд ген. Хана Нахичеванского — 1 и 2 гвардейские кавалерийские дивизии и 2 и 3 кавалерийские дивизии, последние без казачьих полков. Левый конный отряд ген. В. Гурко — 1 Кавалерийская дивизия (армейская конница).
Когда, выйдя из поезда, мы пошли на бивак, моя Ольнара была очень в духе, потому что застоялась в вагоне.
Того же числа корнету графу Игнатьеву с его командой связи было приказано захватить одного немецкого подданного, жившего на заарендованном участке и занимавшегося, по полученным от местных жителей достоверным данным, шпионажем, выслеживанием передвижений русских войск и сигнализацией. Окружив дом, граф Игнатьев его арестовал и отправил в штаб-квартиру I армии. При этом было арестовано еще три немца.
26 июля полк отдыхал на биваке до 5 часов пополудни, когда внезапно пришло приказание седлать лошадей. В 6 часов все эскадроны выступили в местечко Пильвишки, где находился штаб 2 Гвардейской кавалерийской дивизии. Оттуда наши полки, с артиллерией, двинулись на фольварк Романишки. Скоро стемнело. Наступила полная ночь. Несколько раз мы останавливались. Впереди был слышен грохот колес орудий, которые переправлялись через мосты. Во время этого перехода мы все видели, как впереди и по сторонам от нас время от времени вспыхивали белые огни. Вспышки происходили на отдельных хуторах, расположенных на ровной местности. Очевидно, то была шпионская сигнализация противника. Она была так хорошо организована, что все старания наших разъездов ее перехватить, не увенчались успехом.
Часам к 10 вечера стал накрапывать дождик; глинистая почва дороги обратилась в какую-то жижу, что очень затрудняло движение повозок. К 12 часам ночи наша дивизия сделала переход в двадцать верст и подошла к фольварку Романишки. Наш полк расположился в поле на южной стороне дороги, тогда как по северной встали лейб-драгуны. К этому времени дождь усилился.
К большой скирде подъехал наш офицерский походный буфет, под названием «Филька», вокруг которого черными силуэтами засновали офицеры. Разводить костры было строго запрещено, и мы находились все время в полной темноте. Все спали не раздеваясь, зарывшись в скирде.
Не могу сказать, чтобы такая ночевка была приятна. На мне были новые «личные» сапоги, красивые на вид, но — увы! — они промокли. Как только стало возможно, я их сменил на старые, сделанные в Гвардейском экономическом обществе.
Они были некрасивы, но зато не промокали.
27 июля в 5 часов утра всей дивизии было приказано выступить к лесу, восточнее фольварка Котовщизна, куда мы прибыли к семи часам утра и где полк стал в резерве. С утра шел дождь, но мало-помалу стало разгуливаться. Командир бригады, командир полка и офицеры вышли на опушку леса, с которой ясно был виден городок Владиславов, а за ним постройки немецкого города Ширвиндта. Носились слухи, что в последнем находится батальон пехоты противника, что на вышке кирки стоит пулемет, для обстрела моста через пограничную речку Шешупу. Вследствие этого, с целью рекогносцировки впереди лежащей местности, были высланы разъезды от полков дивизии. В это же время 5 батарея выехала на позицию и мы с минуты на минуту ожидали, что завяжется бой. Но вот наступил десятый час, потом одиннадцатый, а перестрелка всё не начиналась. В двенадцатом часу полку было приказано пройти лес обратно и расположиться биваком на западной его опушке. Тут нам представилось красивое зрелище: из ярко освещенного солнцем, еще мокрого от ночного дождя леса, выскочила на ржаное поле напуганная пара коз. Несколько гусар пустились за ними верхом, вдогонку.
Офицеры расположились тут же на отдых. Предыдущая дождливая ночь утомила, теперь же сделалось так жарко, что можно было, раздевшись, спать на земле.
В 6 часов полку было приказано вступить в Ширвиндт, который вследствие обхода, совершенного уланами, был к вечеру брошен занимавшим его ландвером. Не мало досадовали мы на то, что так долго простояли перед этим городом, не подозревая, что пехоты в большом количестве там вовсе нет. Но, несмотря на это, все с нескрываемой радостью стремились вперед к мосту, отделявшему Россию от Германии. Вот и пограничный столб, и речка Шешупа, а за ней первые улицы с вывесками на немецком языке...
Какую противоположность представлял Ширвиндт по сравнению с грязным и непривлекательным Владиславовом! Чистенький город, повсюду была видна аккуратность. Первое, что бросилось мне в глаза, было разбитое стекло в витрине магазина — неизбежный, след войны!
Комендантом города был назначен полк. Гревс, а его помощником — граф Остен-Сакен. Немедленно было приказано открыть погреба и разбить все находящиеся в них бутылки с вином. Жителям предложили оставить город. Двенадцать человек были взяты заложниками. Оставленное в магазинах оружие было тут же конфисковано, а вся корреспонденция пересмотрена.
Офицерское собрание было устроено в гостинице, на площади города, где находится памятник Вильгельму I. Тут же, по тенистой аллее, окаймляющей кирку, поставили лошадей. Было отрадно лично убедиться в том, с каким уважением относятся наши солдаты к чужой религии, в то время как, по газетным известиям, австрийцы кощунственно надругались в Боснии над православной церковью, где растоптали ногами св. Дары. Ничего подобного у нас не могло случиться. Многие офицеры лично видели, как гусары входили в кирку, снимали фуражки и крестились.
В 7 часов вечера 2 и 5 эскадроны под командой ротмистра графа Велепольского были высланы с пулеметным отделением лейб-гвардии драгунского полка и подрывными вьюками на станцию Виллюнен, с целью ее взорвать. От 4 эскадрона были высланы четыре разъезда: первый под моей командой, второй, с корнетом Кисловским к Скорблинен; третий с корнетом Безобразовым на Зодраген и четвертый со взводным Денисовым в район Виллюнен. В каждом из них было по 12 гусар. В то же время вокруг Ширвиндта были поставлены полевые караулы.
Назначенные для взрыва станции Виллюнен эскадроны выступили из расположения полка в 5 часов дня. Подле деревни Кузьмине, дозорные были обстреляны, после чего деревня была занята. Около станции, гусары встретились с немецкими уланами, один улан был убит. В это время штаб-ротмистр Кушелев взорвал железную дорогу у Виллюнена, в пяти местах. Эскадроны возвратились в Ширвиндт.
Теперь я скажу подробно о моем первом боевом задании. Перед отправлением на разведку, разъезды 4 эскадрона получили свои задачи от полк. Звегин-Цева. Мне был дан целый район в окрестностях Ширвиндта, который я должен был наблюдать в течение чуть ли не суток.
По желанию эскадронного командира, со мной поехал эскадронный вахмистр подпрапорщик Яшенко. Найти данное мне направление было чрезвычайно просто, потому что на всех немецких дорогах стояли надписи. Самые дороги были в замечательном состоянии.
Проехав немного, я увидел низкий дом или амбар, перед которым стояло несколько человек местных жителей. Они недружелюбно и со страхом смотрели на меня. Я к ним подъехал и сказал по-немецки, чтобы они не боялись и что я их не трону.
Двигаясь дальше, мы подъехали к хутору, на котором решили остановиться и передохнуть. На этом хуторе жила немка с двумя сыновьями: одному было лет 16, а другому — 12. Поставив часового с подчаском, мы въехали во двор, где гусары и расположились, а я с Ященко вошли в дом. Мы вынули бывшие с нами закуски, хозяйка дала нам молока и сделала яичницу. Я ей сказал, что моя мать — урожденная немецкая принцесса, что мой родной дядя — герцог Саксен-Альтенбургский и что германская кронпринцесса Цецилия приходится мне троюродной сестрой. Она была очень удивлена и сначала не верила.
Отдохнув, мы двинулись дальше, дружески распрощавшись с хозяйкой хутора. Я старался быть любезным, чтобы оставить о нас, русских, хорошее впечатление. Всю ночь с разъездом я осматривал данный мне район, но противника нигде не обнаружил. На следующий день я продолжал наблюдать данный мне район и опять с тем же результатом. Приближаясь на обратном пути к Ширвиндту, я встретил на большой дороге, подле дома, пожилого крестьянина, который так нас испугался, что расплакался. Он думал, что мы подожжем его дом. Наконец, мы вернулись обратно в Ширвиндт. Наши офицеры сидели перед гостиницей, под навесом, на городской площади.
Кисловский, Игорь и я жили в палатках, которые поставили рядом. У меня была такая палатка, в которой можно было только лежать. Я спал в мешке, подбитом мехом, он был очень удобный и теплый.
30 июля была дневка. Служилась обедня и молебен по случаю дня рождения наследника Алексея Николаевича: ему исполнилось десять лет. Служил наш полковой батюшка, перед походным престолом. Во время литургии поднялся ветер и воздухи над св. Дарами, стоявшими на походном жертвеннике, стали развиваться, стало страшно, как бы не упала чаша. Я подошел к жертвеннику и придержал воздухи.
Я раза два в эти дни встретился с Иоанчиком — он был ординарцем при штабе 1-ой Гвардейской кавалерийской дивизии. Второй раз это случилось, когда мы проходили через Владиславов, и мы успели обменяться с ним несколькими словами.
1 августа, смененные драгунским полком, мы вышли из Ширвиндта и расположились квартиро-биваком в деревне Мейшты, что к северу от Владиславова. Офицеры уже расположились по-эскадронно в отдельных дворах, собрание приготовляли рядом, во фруктовом саду, лошади были расседланы... Вдруг внезапно под городом послышались пушечные выстрелы, огонь начал быстро усиливаться. Ген. Шевич послал брата Олега к начальнику дивизии узнать, что будет приказано делать Гусарскому полку. Начальник нашей дивизии, ген. Раух велел полку седлать и, оставаясь на правом фланге наших войск, ожидать дальнейших приказаний.
4 и 5 эскадроны рассыпались в цепь на опушке леса, под командой гр. Велепольского. Когда мы подходили к лесу, мы встретились с кирасирами его величества. Во главе их находился полк. Коленкин. При этом мы любовались двумя солдатами, которые перед нами, в полуверсте, подле дороги, собирали телефонную проволоку под шрапнельным огнем, и делали свое дело, не торопясь, совершенно спокойно. Немецкие шрапнели ложились уже в самом Владиславове, где начались пожары.
По дороге из города, кучками и поодиночке, потянулись напуганные жители. Между ними мы узнали начальника почтового отделения, который спешно уносил почтовые бумаги. Он подошел к офицерам вручить только что полученные на их имя телеграммы.
Около 5 часов к ген. Шевичу подъехал драгун, который в полном замешательстве стал докладывать, что Ширвиндт уже занят немцами и что войска отступают. Никто, конечно, не поверил ему, тем более, что стрельба немецкой артиллерии стала утихать. Вскоре затем пришло известие, что противник от Ширвиндта отступил.
Немецкая артиллерия принесла довольно значительные повреждения обоим городам: как Ширвиндту, так и Владиславову. Много строений в первом из них было разрушено, между прочим, был разгромлен дом, в котором за два часа до этого находилось наше собрание. Крыша и колокольня кирки носили следы шрапнельных пуль. Большая часть снарядов ложилась в центре города, на площади. Во Владиславове шрапнели также попали в несколько домов. Одна из них убила смотревших в окно двух еврейских детей. Несмотря, однако, на все эти происшествия, жизнь в городе к вечеру опять закипела и жители стали возвращаться — многие из них даже вовсе не уходили.
Наша артиллерия не осталась в долгу перед немцами. Один из наших снарядов убил командира неприятельской батареи, причем пуля пробила подзорную трубу, в которую он смотрел. Эту подзорную трубу и еще много других трофеев захватили наши доблестные артиллеристы, когда немецкие пушки были впопыхах увезены.
День 1 августа останется у нас навсегда в памяти, как первый день серьезного боя в эту войну.
5 августа было солнечное затмение и как раз в те минуты, когда оно происходило, наша дивизия встретилась с 1 Гвардейской Кавалерийской дивизией.
Я был рад встретить мужа моей сестры Татианы, Костю Багратиона. В колонне обоза я увидел моего камердинера 3 — он был призван на военную службу и попал в Конную гвардию, в денщики к Иоанчику.
6 числа был известный бой Гвардейской конницы под Каушеном, во время которого командир 3 эскадрона Конной гвардии ротмистр бар. Врангель (впоследствии Главнокомандующий Добровольческой армией) атаковал, во главе своего эскадрона, немецкую батарею.
К сожалению, я не участвовал в этом бою, потому что 4 эскадрон был назначен охранять обоз 1-го разряда. Слышал впереди выстрелы, но не знал, что происходит. Мне помнится, что я стоял возле скирды сена, когда увидел несколько конногвардейцев. Я их спросил, что происходит впереди. Один из них, бойкий парень, ответил мне, что Конная гвардия, как всегда, побеждает. Мне очень понравился его ответ.
После боя наш эскадрон был назначен в охранение. Ясно помню, что когда полк собрался вместе, уже почти стемнело. Я стоял в группе наших офицеров, говорили, что Врангель убит; Гревс и Велепольский жалели убитого, как хорошего офицера, которого они знали еще по Японской войне. Вдруг в этот момент появляется сам барон Врангель, верхом на громадной вороной лошади. В сумерках его плохо было видно и он казался особенно большим. Он подъехал к нам и с жаром, нервно, стал рассказывать, как он атаковал батарею. Я никогда не забуду этой картины.
В этом бою поручик Кауфман был ранен в нижнюю часть живота. Он умер в госпитале в Вильне, в той самой палате, в которой через два месяца умер мой брат Олег. Его напутствовал, как и Олега, протоиерей о. Георгий Спасский, приобретший позже, в эмиграции, в Париже, громадную известность и популярность
Когда в Петербурге были получены первые сведения о бое при Каушене, жена военного министра, пресловутая Е. В. Сухомлинова, поздно ночью позвонила А. Р. Вскочив с кровати, А. Р. из другой комнаты подбежала к телефону. Сухомлинова ей сообщала, что произошел большой бой с немцами, что потери большие, но что я и мои братья живы. Адъютант военного министра прочел А. Р. список убитых, в котором было много ее знакомых.