Вы здесь

(10) Глава десятая. 1908. Путешествия по Волге, в Москву и в Полтавскую губернию.

1908. Путешествия по Волге, в Москву и в Полтавскую губернию.

 

В разгар полевых поездок с учебной командой мне, по желанию моего отца, пришлось взять отпуск, потому что вся моя семья, кроме матушки и двух младших детей, Георгия и Веры, отправлялась в путешествие по Волге для осмотра русских древностей.
Во время этой поездки мы посетили Тверь, Углич, Романов-Борисоглебск, Ярославль, Ростов Великий, Кострому, Нижний-Новгород, Владимир, Суздаль и Москву. Путь был совершен от Твери до Нижнего на пароходе, по Волге, затем от Нижнего до Москвы по железной дороге, а от Владимира до Боголюбова и Суздали — на лошадях. Вся дореформенная Русь глянула нам в глаза. Нас сопровождал В. Т. Георгиевский, знаток русской старины. Особенно тщательно осмотрели мы Ростовский Кремль с его башнями и длинными переходами, с его обширным музеем, и Романовские палаты в Игнатьевском монастыре.
Полюбовавшись красотой Нижнего Новгорода и помолившись у гробниц Минина и Пожарского, мы отправились в бывшую столицу великого княжества Володимирского, древнестольный Владимир. Мы поднимались на хоры Успенского собора, где в 1237 году искала спасения вся великокняжеская семья. Здесь, как известно, все члены семьи великого князя вместе были задушены дымом и огнем костров, разведенных в храме татарами. Мы любовались архитектурой Успенского собора. В этот же день были подробно осмотрены исторические Золотые ворота, где происходила битва владимирских князей с татарами. Больше всех из нас проявлял интерес к древностям брат Олег. Он взбирался по древней лестнице внутрь стены Золотых ворот, на остатки помоста, с которого в древности лили кипяток, сыпали камни и пускали стрелы в осаждавших врагов. Он внимательно осматривал уцелевшие гнезда для балок помоста и, видимо, желал возможно яснее представить себе картину боя с татарами.
Будучи в Москве, мы осмотрели и ее и, конечно, побывали в знаменитой Третьяковской галерее. Мне особенно понравились картины Верещагина, изображавшие случаи из русско-турецкой войны 1877-1878г.г. Очень сильное впечатление произвела на меня картина Репина, висевшая одна, в отдельной зале, и изображавшая убийство Иоанном Грозным своего сына. Я с трудом от нее оторвался. Незадолго до войны 1914 г. какой-то неуравновешенный человек разрезал эту картину ножом. Слава Богу, Репин был тогда еще жив, и сам реставрировал свое чудесное произведение.
Вечером я побывал у всенощной в Успенском соборе, в Кремле, в котором венчались на царство все наши цари. В Успенском соборе была традиция, по которой служившие в нем священники были басами. Они замечательно красиво вместе пели.
Окончив путешествие, я вернулся к своим занятиям: ко времени моего возвращения полк перешел уже в лагерь и я снова, как и за год до этого, поселился в моем доме, в деревне Алякули.
С большим удовольствием вспоминаю я время, проведенное в учебной команде. В ней был замечательный дух, благодаря ее начальнику, штабс-ротмистру Гревсу, и я всегда потом с радостью встречал гусар, моих бывших воспитанников по команде. Гревс подарил мне на память о моей службе золотой с эмалью жетон, в виде нашей гусарской ташки.
Летом 1908 года, в Красном Селе, на военном поле, во время лагерного сбора, был устроен пробег для офицеров кавалерии и конной артиллерии, с препятствиями. Наш полк снова, как и в предыдущем году, взял приз. Смотреть на пробег собралось много публики, приехал и мой двоюродный брат, королевич Андрей Греческий — он был кавалерийским офицером у себя, в Греции.
В последний день маневров и перед самым их окончанием я был послан ординарцем к командиру Гвардейского корпуса, генерал-лейтенанту Данилову.
Он важно ехал по военному полю, на своем рыжем драбанте, в сопровождении большой свиты. Через некоторое время он меня подозвал и велел передать Главнокомандующему о каком-то движении генерала Брусилова, который в этот день командовал корпусом кавалерии. Я поскакал в направлении, в котором должен был находиться великий князь Николай Николаевич. Был я на своем мерине Королевиче, завода Остроградского, с отвратительными движениями: он плохо шел галопом и его приходилось все время подбадривать.
Наконец, я увидел полевого жандарма и спросил его, где находится великий князь, но он не дал мне определенного ответа. Вдруг я увидел громадную свиту и поскакал к ней. Во главе ее ехал Государь и рядом с ним — Николай Николаевич. Я подскакал к Николаю Николаевичу и начал докладывать ему поручение генерала Данилова. Но Николай Николаевич велел мне докладывать Государю. Я очень волновался и запыхался из-за моего несчастного мерина, который тяжело дышал. Передавая поручение генерала Данилова, я сказал: «Корпусный командир...», но Николай Николаевич тотчас же переспросил меня: «Какой корпусный командир?» Я ответил ему. Когда я кончил доклад, он отпустил меня, велев ехать обратно шагом, должно быть, заметив, как тяжело дышит моя лошадь..
Я почему-то мечтал завести попугая какаду. Командующий полком, полковник Воейков, обещал мне его подарить, если я с ним поеду на охоту. Никто из нас никогда не был охотником. Отец и дяденька никогда не охотились и не любили охоты. Но я согласился и раздобыл охотничий костюм у одного из товарищей по полку. Раевский дал мне свою медвежью доху. Мы поехали на лошадях из Царского Села в Ли-сино, где была полковая охота. Лисино было в окрестностях Павловска. Наша компания состояла из командующего полком полковника Воейкова, штабс-ротмистров Звегинцева и Скалона, поручика Раевского, корнетов Кушелева, Трубникова, Волкова, Галла и меня. С нами был также художник Маковский. Последний часто бывал в полку и даже ездил с полком на маневры. Он написал для нашего полкового собрания большой портрет Государя верхом.
Мы приехали в Лисино вечером и ночевали в полковом охотничьем домике; на следующий день встали рано. Были загоны, и Звегинцев выдавал нам номера по жребию, где кому стоять. Я убил несколько зайцев. Они кричали, как дети, когда в них попадали, и мне это не доставило никакой радости, — наоборот!
Завтрак был в лесу. Вечером мы вернулись домой, и я подарил одного из зайцев нашей старой няне Ваве. Воейков сдержал свое обещание и как-то вечером, в собрании, подарил мне прелестного какаду с розовой грудкой. Он сидел в большой клетке и я поставил ее у себя в комнате, но, к сожалению, попугай оказался из молчаливых. Сестра Татиана однажды ласкала его и он укусил ее — к счастью, не глубоко, но метка на лбу осталась на всю жизнь.
В октябре я поехал с дяденькой и его другом А. В. Короченцевым на дяденькин Дубровский конный завод, в Полтавскую губернию. Мы сели в поезд на станции Александровской, ехали в отдельном вагоне двое суток, и утром приехали на станцию Дубровский Конный Завод. Здесь нас встретили управляющий заводом генерал Измайлов, известный на всю Россию знаток лошадей, и его помощник, дяденькин адъютант Кулаков.
Дяденька жил в небольшом доме, который назывался «дворцом». Дом был совсем простой, очень уютный и удобный, с небольшим палисадником. В столовой висели гравюры и небольшие картины, изображавшие лошадей. На одной из них был изображен граф Орлов в небольших санках, правящий своим легендарным арабом — производителем Сметанкой. Дяденька говорил мне, что эти картины принадлежали раньше великому князю Николаю Николаевичу Старшему и висели на его Чесменском конном заводе.
Большую часть дня мы проводили на заводе. Дяденька постоянно делал выводки. Завод был рысистый и верховой. Дяденька не признавал метисов и выводил чистопородных орловских рысаков и верховых Орлово-Растопчинцев. У него был великолепный производитель Хваленый, получивший на бегах множество медалей; когда его выводили, на него надевали целую цепь из них. Кроме того, на заводе имелись также и чистопородные ардены.
На заводе существовала школа молодых наездников, которые выезжали верховых лошадей по системе известного Филлиса. Там же была своя школа ветеринаров и шорная мастерская, в которой дяденька как-то заказал для меня красивую выводную уздечку.
Завтракали и обедали мы в доме генерала Измайлова, у которого была очень милая жена. Она нас изумительно вкусно кормила. За завтраками и обедами, обычно, бывало много гостей, приезжавших на завод, между прочим, при нас приезжали управляющий Новоалександровским заводом Гротен и граф Нирод, управляющий Яновским заводом.
За завтраками и обедами бывало весело и оживленно. Сам дяденька ничего не пил, он все время говорил о заводе и лошадях. Гротен, человек лет семидесяти, был очень живой и энергичный старик с седыми усами и подусниками. Когда-то он служил в Гродненских гусарах и был эскадронным командиром у генерала Скобелева, о котором он, впрочем, отзывался, как о плохом служаке. Как-то Гротен пришел вместе с нами в манеж, где наездники работали лошадей «в руках», по системе Филлиса; Гротен очень этим заинтересовался, так как система Филлиса была для него новшеством. Он подошел к лошади и попробовал сам ее «поработать в руках», несмотря на свой пожилой возраст.
Граф Нирод тоже был старик, несколько подслеповатый. Когда-то он был большим спортсменом и скакал на скачках. Он рассказывал интересные вещи и я с упоением его слушал. Он любил рассказывать про Императрицу Марию Федоровну, как однажды, будучи с Императором Александром III в Польше, она скакала по очень неровной местности и так быстро, что сопровождавшие ее лица не могли за ней поспеть. Она была великолепной наездницей.
Помню из его рассказов, как однажды, во времена Александра II, были в Царском Селе скачки. Первый приз выиграл принц Альберт Саксен-Альтенбургский, двоюродный брат моей бабушки, служивший в то время в лейб-гусарах. Государь приехал на скачки после заезда, который был выигран принцем, и приказал повторить скачку. Принц снова шел первым, но, подходя к финишу, засмотрелся на какую-то даму, сидевшую на трибунах, зазевался, и приз достался графу Нироду.
Мы с дяденькой вернулись в Павловск в воскресенье, в самом начале ноября. На Александровской станции нас встретил Иоанчик и сообщил печальную весть о кончине великого князя Алексея Александровича, генерал-адмирала. Он умер от воспаления легких в Париже.
По случаю смерти дяди Алексея были панихиды, и одна из них — у Государя, в Царском Селе. После панихиды великий князь Борис Владимирович сказал государю, что его отец, Владимир Александрович, очень огорчен смертью брата и был бы счастлив, если бы Государь разрешил его сыну, Кириллу Владимировичу (бывшему в немилости в это время) приехать на похороны. Государь согласился и снова пожаловал его флигель-адъютантом.
Часто зимой в Экзерцирсхаузе (гарнизонный манеж) бывали парады по случаю полковых праздников разных полков, на которых я, в качестве флигель-адъютанта, должен был присутствовать, если бывал свободен от занятий. Обычно, в манеже подходил ко мне придворный лакей и приглашал к высочайшему завтраку, после парада, в Большом дворце. Однажды я по неопытности отказался от приглашения, сказав лакею, что я должен идти на занятия в эскадрон, но мне потом объяснили, что я не имею права отказываться от высочайшего приглашения.
Приезжая во дворец, я шел в комнаты, в которых накрывалась для Государя закуска. Обыкновенно закуска подавалась в комнатах Александра I. Если парады бывали зимой, на площадке перед Большим дворцом, то Государь, до закуски, переодевался в соседней комнате. Обычно на этих завтраках бывал великий князь Николай Николаевич, как Главнокомандующий нашим округом; Государь с ним разговаривал, а я держался в стороне и молчал. Николай Николаевич держался с Государем очень официально и на каждом шагу говорил ему «ваше величество». После закуски Государь, а за ним и мы, шли в большой зал, в котором стояли за столами приглашенные к завтраку начальствующие лица и офицеры полка, которого был праздник.
Меня обыкновенно сажали за один из круглых столов, а не за длинный стол, за которым сидел Государь. Когда приходило время произнесения Государем тоста за полк, против Государя становился служивший в штабе ген. Княжевич. Таким образом напоминалось Государю, что настало время для тоста. По окончании завтрака Государь шел курить и пить кофе; великие князья шли за ним. Тем временем все присутствующие переходили в соседний зал. Офицеры полка становились отдельной группой с командиром и полковниками на левом фланге, бывшие офицеры полка и начальствующие лица становились поодаль. Когда все оказывались на своих местах, открывались двери и выходил Государь, в сопровождении великих князей. Государь долго беседовал с офицерами полка, начиная со старших. Командир полка называл их по фамилиям; у Государя была замечательная память и многих он знал. Он разговаривал с большой легкостью и всех очаровывал своей простотой и ласковой манерой, но в то же время вы всегда чувствовали, с кем вы говорите. Затем Государь быстро обходил остальных, делал общий поклон и уходил по залам на подъезд, садился в экипаж и уезжал в Александровский дворец.
Офицеры бросались неудержимой толпой за Государем. Пройти было невозможно, толпа не пускала.
12 декабря 1908 г. в последний раз в жизни видел я великого князя Владимира Александровича. Он приехал на парад Пажеского корпуса и лейб-гвардии Финляндского полка, в наш гарнизонный манеж, по случаю их праздников. Поздоровался с пажами и поздравил их. Затем поздоровался с финляндцами и тоже их поздравил.
Владимир Александрович в этот, как и в другие разы, произвел на меня очень глубокое впечатление, и его манера здороваться с войсками очень мне понравилась. Говорил он и держал себя с такой простотой и вместе с тем так величественно, что надо было родиться сыном Александра II и внуком Николая I, чтобы так себя держать.
Через два месяца дяди Владимира не стало.